Выступление Троцкого вызвало крайнее раздражение у руководства партии и его сторонников, преобладавших на съезде. Не менее 15 ораторов выступили с осуждением его речи. Многие выступавшие выражали свое недовольство тем, что Троцкий не последовал предложению Зиновьева. Не поддержав Троцкого по существу, Н.К. Крупская в то же время выступила против того, чтобы от него требовали признания ошибок: «Зиновьев… бросил вызов оппозиции, призывал ее, чтобы она тут с трибуны признала свою неправоту. Психологически это невозможно… Я думаю, что ставить дело на такую почву и говорить: «скажи с трибуны, что ты не прав», – не следовало бы. Достаточно заявления оппозиции о желании совместной работы, а оно было в том, что говорил тов. Троцкий, сказавший, что он считает, что не должно быть ни фракций, ни группировок».
Однако критика Троцкого смягчалась постоянным напоминанием о его положении руководителя, что не подвергалось сомнению. Комментируя заявление Троцкого о готовности сражаться «на большевистской баррикаде», НА. Угланов заявлял: «Нам, тов. Троцкий, этого мало. Мы вас не рассматриваем как рядового стрелка, мы вас рассматриваем как командира, мы требуем от вас не только простого рядового участия на баррикадах, а требуем от вас командования, но умного командования и ясного приказа».
Хотя теперь от Троцкого спешили отмежеваться и те, кто недавно возвеличивал его сверх всякой меры, они напоминали, что низвержение Троцкого может дискредитировать и партию. Е.М. Ярославский обращал внимание и на то, что престиж Троцкого – это результат партийной пропаганды и он должен сознавать свою зависимость от этих усилий: «Мы создали авторитет тов. Троцкому и поэтому вправе требовать, чтобы он этот авторитет употребил на то, чтобы наша партия, сейчас нуждающаяся в наибольшем единстве, не подвергалась опасностям новых шатаний».
К этому времени произведения Троцкого издавались огромными тиражами, его портреты красовались в официальных учреждениях. Уже в конце 1920 года, как сообщал Г. Уэллс, в Москве появился английский скульптор, которому был заказан бюст Троцкого. И хотя бледным напоминанием о состоявшемся год назад параде восхвалений Троцкого прозвучало на XIII съезде приветствие съезду, в котором имя Троцкого было упомянуто лишь в названии предприятия («Фабрика тонких сукон имени тов. Троцкого»), это позволяло делегатам задуматься о том, сколько фабрик, заводов, улиц носит фамилию Предреввоенсовета. Данное обстоятельство заставляло руководителей не спешить с «отлучением» Троцкого.
На этой стороне вопроса особо остановился К. Ярославский: «Тов. Троцкий все-таки остается и останется в наших рядах, он остается в ЦК партии, у него остается авторитет, у него остается все, и если человек с авторитетом, с весом отчуждается, если он начинает вести отдельную линию, – это опасно для партии. Заблуждение, ошибка всякого другого не были бы опасны. Заблуждение Ярославского, заблуждение Иванова, Степанова не имеют никакого серьезного значения для всей партии. Когда же заблуждается и отчуждается тов. Троцкий, это приобретает совершенно другое значение». Это заявление означало, что кампания против Троцкого на съезде пока имела целью не изгнание его из политбюро, а его включение в деятельность руководства, но на условиях подчинения общему курсу.
В заключение съезда Троцкий был переизбран в ЦК, а затем и в политбюро, но он отдавал себе отчет в том, что его положение становится все более зависимым от воли остальных членов руководства партии и поэтому ненадежным. Звезда Троцкого опускалась не резко, а по обычной кривой падения лидеров, проходя через неизбежные стадии постепенного снижения их статуса, сужения круга полномочий, подмены реальной деятельности чисто ритуальной и постепенного подрыва авторитета.
Все лето 1924 года Троцкий выжидал обострения разногласий внутри политбюро, на которые он рассчитывал в своей борьбе за власть. Ему было известно, что еще летом 1923 года Зиновьев, Бухарин, Лашевич, Евдокимов, находясь на отдыхе в Кисловодске, провели во время прогулки по горам совещание в одной из горных пещер и приняли решение предложить Сталину оставить пост генерального секретаря, а вместо этого создать секретариат из трех лиц. Предлагалось ввести в секретариат Сталина, Троцкого, а также кого-либо из троих: Зиновьева, Каменева или Бухарина. Тогда и Сталин, и Троцкий отвергли это предложение. Сталин увидел в этом предложении попытку Зиновьева и его союзников избавиться от него.
Теперь Троцкий узнал, что отношения между Сталиным, с одной стороны, и Зиновьевым и Каменевым – с другой, опять обострились. 19 августа Сталин подал в отставку с поста генерального секретаря, а также попросил вывести его из политбюро и оргбюро. Он мотивировал это «невозможностью честной и искренней совместной политической работы» с Зиновьевым и Каменевым. Хотя отставка не была принята, Троцкий решил воспользоваться обострением разногласий в политбюро.
На сей раз он направил огонь критики на Зиновьева и Каменева. Памятуя о событиях осени 1923 года, он решил свалить поражение германской революции, помешавшее ему прийти к власти, на этих двух лидеров. Кроме того, Троцкий решил взять реванш за кампанию по его развенчанию в конце 1923 – начале 1924 годов, так как в ходе ее постоянно напоминалось молодым членам партии о его «небольшевизме» и меньшевизме. Дейчер был прав, замечая, что «молодежь была шокирована, узнав, что военный комиссар был меньшевиком или полуменьшевиком».
В связи с публикацией собрания его сочинений Троцкий написал вступительную статью к третьему тому под названием «Уроки Октября». Развивая те же темы, которые он поднял в брошюре «Новый курс», Троцкий постарался вспомнить все наиболее неприятные моменты в поведении своих политических соперников в течение 1917 года. При этом, хотя Троцкий и постарался отметить «ошибочную оборонческую» позицию Сталина в марте 1917 года, он не стал упоминать его по фамилии, ограничившись цитированием редакционных статей «Правды», издававшейся в то время под руководством Сталина. В отличие от своей брошюры «Новый курс», в которой Троцкий бросил тень на репутацию Бухарина, в «Уроках Октября» он не сказал ни слова о «левых коммунистах».
Зато Троцкий несколько раз упомянул о разногласиях между Лениным и Каменевым в апреле 1917 года по вопросу о характере революции, о поведении Каменева и Зиновьева в разгар подготовки Октябрьского восстания. Проводя аналогию с революционными событиями в Германии в октябре 1923 года, Троцкий подводил читателей к мысли о том, что если бы в ЦК возобладала линия Зиновьева и Каменева, то российскую революцию ждал такой же плачевный финал, как и германскую.
Использование Троцким исторической темы в политической борьбе открывало большие возможности для применения знакомых ему полемических методов. Отсутствие свидетельств о многих событиях, двусмысленность имеющихся документов, готовность наблюдателей за спором принять на веру произвольные интерпретации истории открывали ему возможности сочинить внешне убедительные версии о событиях прошлого и добиться значительного политического успеха в настоящем.
В то же время спор на тему «Кто был лучшим большевиком и ленинцем?» был чреват риском для Троцкого, так как при его углублении мог поставить и его самого в трудное положение. Позже Троцкий писал, что «когда разразилась так называемая литературная дискуссия (1924 г.), некоторые из ближайших в нашей группе товарищей высказывались в том смысле, что опубликование мною «Уроков Октября» было тактической ошибкой, так как дало возможность тогдашнему большинству развязать «литературную дискуссию».
Оппоненты Троцкого не только могли немало сказать по поводу истории партии, но они знали, как это сделать. Зиновьев выступил с целой серией лекций по партийной истории до февраля 1917 года, которые вскоре были опубликованы. Упомянув всего пять раз Троцкого на протяжении более 300 страниц и тем самым подчеркнув его малозначительность для истории партии, Зиновьев одновременно напомнил о его связях с меньшевиками и Парвусом, теории перманентной революции и Августовском блоке. Зиновьев объяснял: «В то время тов. Троцкий вел энергичную кампанию против нашей ленинградской «Правды». (Хотя Зиновьев имел в виду события 1912 года, тогда было принято называть города их современными названиями, даже когда речь шла о событиях до их переименования. Троцкий справедливо отмечал абсурдность такой практики: «Можно ли, например, сказать: Ленин был арестован в Ленинграде?… Еще менее возможно сказать: Петр I основал Ленинград».)