Первое, что бросилось в глаза в просторной светёлке, — множество икон в углу, они сияли позолотой в свете большой лампады. «Как иконостас в церкви», — шевели гнулась в голове вялая мысль. А больше и думать не было сил: тепло мигом разморило меня, сделало каким-то ватным. Почти рухнул на стул, непослушными пальцами пробую расстегнуть шинель и не могу. Ругаю себя потихоньку: совсем разомлел. Нужно немедленно расспросить у мужчины, кто он такой, и, если наш, послать за самооборонцами. Наверно, бандиты уже идут по нашему следу. А язык будто клеем смазали.
Хозяин помог мне раздеться. Теперь я вблизи разглядел его. Небольшая борода, аккуратные усы, длинные волосы. Поп? Вот так попали в гости! Нужно немедленно отсюда…
Попытался подняться; руки попа мягко посадили меня опять.
— Сынок, неужели ты испугался слуги божьего? — В голосе попа обида. — Греха побойся! Да я за вашу победу денно и нощно молюсь, молебны служу в церкви. У меня ваш генерал ночевал, вот на этой кровати. — Он показал на высокую никелированную кровать. — Отдыхал после боя.
Я озадаченно заморгал глазами. Вот так поп! А может, неправду говорит? Спрошу-ка о самообороне. Тут ему не с руки будет врать, если не наш человек. Я же попрошу кого-нибудь позвать.
Поп внимательно выслушал меня, чинно кивнул головой:
— Есть у нас такие. Крепкие мужики там собрались.
Вот поужинаете, пойду и позову прихожан, чтобы охраняли вас. Не волнуйся, сынок, — заметил мой нетерпеливый жест, — у них везде посты расставлены, в случае чего, предупредят об опасности, выйдут с оружием против врагов.
Ну да, везде! Возле баррикады мы никого не увидели. Оглянулся на товарищей, чтобы посоветоваться. Прокопчук как сел на лавку, так словно прикипел к ней. Каратеев и шофёр, что называется, пальцами раздирают глаза. Какой с ними совет! Вот сейчас встану, выйду во двор, умоюсь снегом, взбодрюсь, и мы с попом пойдём к самооборонцам. А ребята пусть поспят.
Поп будто прочитал мои мысли.
— Да не терзай себя, сын мой, лишней тревогой. Я сейчас сам быстренько схожу к соседу, а он соберёт самооборонцев.
И вышел из хаты. Я было дёрнулся, чтобы пойти за ним, и не смог оторваться от стула. Даже не почувствовал, как опять задремал.
Вскинулся от громкого голоса попа:
— Все, сын мой, успокойся. Побежал Григорий к главному самооборонцу. Сядем за трапезу. Проголодались, наверно, вашей полевой кухни здесь же нет.
Я не заметил, когда в светёлку вошёл мальчишка лет двенадцати. Был он в заношенной посконной рубашке, таких же посконных штанах, на ногах — большие старые сапоги. Но ходил он в них почти неслышно, словно разутый. Тихо и быстро. За несколько минут весь стол был уставлен едой: холодец, колбаса, солёные помидоры. А вот и белая булка появилась посреди стола. У меня слюнки потекли — не очень-то мы отъедались во время наступления, кухни, случалось, отставали на несколько суток, на одних сухарях да воде держались. А люди и рады бы угостить, так их фашисты ободрали до ниточки. И в госпитале не приходилось есть такого. Мальчик носил все это ловко, быстро, но как-то… робко, как будто боялся ошпариться. Отчего это? И что за мальчишка?
Поп обратил внимание, что я заинтересовался мальчиком.
— Отрок сей сирота несчастный, — сказал тихо, с грустью. Пригрел его, приютил, чтоб никто не обидел одинокого ребёнка. Вот так и живём вдвоём в мире и согласии. Правда, Емельян?
Мальчик, слушавший эти слова, покорно склонил голову, быстро посмотрел на попа, кивнул, а потом мельком глянул на меня. В его глазах я заметил тоску и какой-то немой вопрос, что ли… Тревожно мне стало от этого взгляда.
А поп между тем сделал широкий жест руками:
— Приглашаю товарища командира и его воинов к трапезе. Чем богаты, тем и рады, надеюсь, не побрезгуете. Хотя только завтра пасха, будем разговляться сегодня ради дорогих гостей.
Так вот почему такой богатый стол! А я черт знает что подумал. Теперь мне ясно, почему мальчишка с таким страхом нёс к столу колбасы, куличи. Для него, наверно, большой грех оскоромиться до пасхи. Видно, поп хоть и прогрессивный, однако все же задурманил ему голову.
Ну, ладно, перекусим, грехом нас не испугаешь. От колбасы такой запах, а холодец глазами бы ел!
Когда мы сели за стол, я позвал и мальчишку. Поп нахмурил брови (мальчишка от его взгляда, казалось, стал меньше ростом), однако лицо попа прояснилось, и он пальцем поманил мальчишку: — Иди, Емельян, к нам, как пан товарищ говорят.
Он нерешительно подошёл ко мне, стал рядом. Я почти силком посадил его, погладил по лохматой голове. Емеля даже задрожал от ласки, на его ресницах появились слезы. Поп заметил это, натянуто улыбнулся, сказал: