— Без дела и черт не понес бы — ответил второй.
— Ну, теперь и закурить можно. Закурим, а? Табак есть?
— Как не быть. Табак важный. Сегодня, как приехали в деревню, сейчас пошел на разведку и у одного хозяина на соль выменял.
Оба всадника не спеша стали закуривать толстые папиросы. Ехавший немного впереди на белой маленькой лошадке мальчишка, лет двенадцати, обернулся и серьезно сказал:
— Какой ни есть табак, а махорка лучше. Махорку я больше уважаю.
Военком полка и второй красноармеец расхохотались.
— Ишь ты — малыш, а туда же — разговаривает! У-ва-жа-ю, — и военком ловко нахлобучил и без того огромную для маленькой головы буденовку на самый нос мальчика.
Тот покраснел до слез, насупился и, очевидно, крепко обидевшись хлестнул лошадь и поскакал вперед.
— Не любит Ванюшка, когда его малышем называют, сердится — улыбнулся военком.
— Как он к нам в полк то попал, такой малыш?
— С отцом приехал. Отец его старый казак, боец нашего полка был.
— А теперь где он?
— Погиб. Храбрый боец был. Орден Красного Знамени имел. Получил бы и второй, да вот не вышло. Как сейчас помню. Шли мы к Новограду; легко шли с песнями. Подошли так саженей на сто. Глядим — речка. И не маленькая, а широкая, бурная. И ни моста, ни плотов, ни лодок. Все за собой поляки разрушили. Наш то берег низкий, а их крутой. Нам ни черта не видать, а полякам нас видно, как на тарелке. Тут то и вызвался Ванюшкин отец переплыть и пробраться к полякам. Поплыл он. Ночь темная — не видать его совсем. Прождали мы его час, два — нет; на третьем часе тревога взяла. Только светать стало, а он тут, как тут. Все разузнал, как и что. И как только поляки не заметили. А утром, когда шли мы в атаку, он первый поплыл и первым же был убит. Очень его бойцы любили. Ну, вот и остался у нас мальчишка его, Ванюшка. Хотели было домой отослать — куда там. Отец мой погиб здесь, так я за него останусь.
— И в боях участвовал?
— И в боях побывал. Такой случай был. Брали мы деревушку одну. Деревня сама то дрянь, да стояла как то, на манер крепости. Никак, ни с какого бока не подступиться. Так что же ты думаешь? Ваня наш, как увидел, что бойцы призадумались, выехал вперед и давай на своем белом Ваське танцевать перед самым носом у поляков. И песни поет. Ну, бойцам совестно стало. В три минуты деревня была нашей.
— Да, парнишка боевой, что и говорить, да вот нехорошо только, что не учится, теперь бы самое время ему было. Курить вот выучился. Ругается.
Белая лошадь, ушедшая далеко вперед, вдруг остановилась. Видно было, как Ваня слез с нее и наклонился над чем-то.
Когда отставшие поравнялись с Ваней, они увидали на земле у дороги маленького оборванного мальчугана. Он сидел, качаясь из стороны в сторону, и горько плакал, размазывая грязь по лицу.
Ваня стоял возле него и, напустив на себя взрослый и серьезный вид, уговаривал:
— Да ты перестань реветь то, размазня. Ну! Перестань реветь, а то толку от тебя не добьешься.
Мальчуган не слушал. Он что-то быстро говорил и сквозь рыдания долетали только отдельные слова:
— Ой, ой, ой!.. мамку убили!.. тату убили!.. ой, ой, ой! на кого меня покинули… ой, мамка моя!
Он так плакал, так жалостно стонал, что оба бойца тоже слезли с коней и, подойдя к мальчику, пытались его успокоить и разузнать в чем дело.
После долгих уговоров и распросов вот что он рассказал:
Он сын галицийского крестьянина, зовут его Янеком. Жил в деревне с отцом и матерью и двумя маленькими сестренками. Два дня тому назад пришли в деревню поляки, зашли в хату ночевать. Попросили есть. Мамка стала вынимать из печи, а тату не давал. Кричал на поляков. Поляки тату постреляли, а потом и мамку. Янек за печь схоронился в тряпье старом. Как пришла ночь, Янек тихонько за дверь. Выскочил и пустился бежать во всю. Бежал целый день, все полем, пока в лес не прибежал. Два дня не ел ничего. И дальше итти не может, а хоть бы и мог, не знает куда.
Вот что рассказал оборванный, плачущий мальчуган.
Военком, не долго думая, приподнял его с земли и посадил перед собой на седло.
В штабе бригады пришлось пробыть до вечера. Мальчика сдали в хозяйственную часть. Там его накормили, обмыли, разыскали где-то большущие сапоги, рубашку. И к вечеру, когда военком полка зашел посмотреть на парнишку, тот был неузнаваем.
Он уже не плакал, а толково со всеми подробностями рассказывал окружающим его бойцам, как пришли поляки, как стреляли в тату и убили мамку, как он бежал.
Бойцы, кто лежа на траве, кто стоя, слушали и только иногда сжимали крепче шашки, да покручивали лихие усы.