— Мы приехали? — перебила она и раздельно выговорила, по слогам: — Я могу идти?
Он пожал плечами, сказал в замешательстве:
— Можете... Если вам так хочется.
— Значит, не строите?! — вскричала она. — Значит, пусть летит с награбленным это ничтожество, дерьмо, воровка, а я остаюсь такой чистый, такой добрый, такой торжествующий, да?! — Она толкнула дверцу, выскочила из машины, рванула на себя дверь, потащила чемодан с сиденья.
Демин выскочил следом.
Если бы она спокойно ушла, он бы, наверное, остался сидеть, но она была словно в бреду, лицо, глаза бешеные, и Демин выскочил за ней в тревоге, чувствуя беду, неотвратимую, будто прямо над ними уже сорвалась лавина и — вот-вот!..
Она быстро пошла, кренясь на один бок, припадая, чемодан оказался тяжелым. Демин в два прыжка настиг ее.
— Таня!
Рядом уже была пешеходная дорожка, широкий указатель на столбике «Камера хранения», шли пассажиры с сумками, чемоданами, сетками.
— Где тут милиция? — громко спросила она. — Где милиция?!
Демин попытался схватить чемодан, но она ударила его по руке изо всей силы. Он забежал вперед, стал на ее дороге и все-таки ухватил чемодан за ручку, а ручка короткая, две руки не могли поместиться, и он прижал ее пальцы, сильно прижал, желая причинить ей боль, привести в чувство.
— Таня, нам надо поговорить, Таня! — взмолился Демин, понимая, видя, что на них смотрят, их слышат, эта их схватка — привлекательный скандал по меньшей мере.
— Не-на-ви-жу! — процедила она. Бледное ее лицо было совсем рядом, глаза посветлели от ярости и от боли.
— Поговорить, Таня, поговорить, — бормотал он, тянул к себе чемодан, а лиц вокруг становилось все больше и больше, и все — повернуты к ним, светят на них, как юпитеры на киносъемке. В двух шагах остановилась женщина с цветами в руках и как будто ждала момента вручить букет, послышались уже вопросы за спиной и ответ:
— Она милицию требует, а он чемодан вырывает.
«Создать видимость: муж — жена — ссора, это для них, для толпы, а для нее — сдаться, дать понять ей, что он уже не хозяин положения, сдался наконец, сломался, что так и есть, так и есть».
— Таня, я тебе не все сказал. Таня, прости меня.
— Ненавижу, — повторила она тише, до нее стали доходить его слова, его испуг, растерянность. Он буквально выдавил ее пальцы с ручки, перехватил чемодан в левую руку, а правой взял ее за локоть.
— Идем, Таня, идем!
Он потащил ее к машине, поставил чемодан на асфальт и увидел, что к ним идет милиционер и парень с красной повязкой. Скрываться поздно.
Умереть под пулей было не так страшно, куда страшнее — стать самому преступником. Если сейчас задержат ее с чемоданом, уже не только ее, а их вместе, и свидетели из толпы скажут, что тут произошло и как, и если чемодан вскроют...
— Таня, милиция, ты погубишь и себя и меня. Положи мне руки на шею, Таня!
Она нерешительно, медленно, через силу подняла руки — и приникла к его груди, упала, зарыдала сразу, бурно, тяжко, захлебываясь; а милиционер подошел и что-то требовательно сказал, Демин не слышал, он старался удержать Таню, силы ее оставили, она падала из рук Демина, содрогаясь от плача.
— Таня, милая, я спасу тебя, Таня, никогда не оставлю, никому не отдам, успокойся, Таня, — говорил Демин ей в волосы, только для нее и ни для кого больше, бормотал, бормотал, смятенный от ее рыданий, от несчастного ее вида, бессилья. Сколько сил надо было ей для схватки, и с кем — с Жареным, и с ним, с Деминым, и, наконец, с самой собой, сколько же надо сил!...
Он едва довел ее до машины, а открыть дверцу не смог, руки заняты, прислонил ее спиной к машине:
— Таня, крепись, совсем немного осталось, Таня, ты сильная, смелая, перестань, прошу тебя...
Она слышала, пыталась и не могла, давилась слезами. Милиционер стоял в двух шагах, словно боясь приблизиться, как бы его не омочили слезы, и говорил монотонно:
— В чем дело, граждане, в чем дело, культурные люди в общественном месте...
Дружинник стоял рядом с ним и держал в руках чемодан.
— Да они уже помирились, — громко решила тетка с цветами. — Молодые да дурные, бить некому. — Но осталась досматривать, видно, спешить ей некуда, а другие уже шли мимо.
Таня нетвердой рукой попыталась нашарить ручку дверцы, Демин открыл и помог ей сесть. Затем шагнул к дружиннику. «Не отдаст — вырву силой». На грани себя чувствовал. И все-таки спокойно и решительно взял чемодан.
Бросил чемодан в багажник, захлопнул крышку, запер. И вернулся к милиционеру, ко всему готовый — следовать за ним, протокол подписывать, штраф платить и так далее. Чемодан в багажнике, ключ в кармане, Таня в машине — все! Он готов для любой ответственности.
— Культурные люди, своя машина, — с упреком сказал милиционер. — Чего скандалить-то? Зачем милицию звали?
— Ну бывает, знаете, — Демин сконфуженно улыбнулся. — Извините.
— Беспорядок, шум поднимаете, народ тревожите, — продолжал милиционер, поглядывая на Таню, ожидая от нее претензий. — Штрафуем за такие вещи.
— Что ж, пожалуйста, — покаянно согласился Демин. — Так получилось, извините.
— Чья машина? — деловито спросил дружинник, внося свою лепту в дело.
— Моя машина.
— Документы.
Демин достал водительские права, подал их милиционеру. Тот взял, шагнул к багажнику, сверил номер.
— Культурные люди, а устраиваете, — еще раз пожурил он. — В общественном месте.
Никто уже на них не смотрел, ушла и тетка с цветами, и дружинник взыскующе посматривал по сторонам.
Милиционер вернул права.
— Дома надо скандалить, — назидательно заключил он. — Можете ехать.
Они отошли, а Демин еще постоял немного. Посмотрел на часы — одиннадцать. Три часа прошло, всего-навсего. Демин вздохнул, облегченно, радостно, поднял голову — ясное небо, солнце. С ревом приземлился лайнер.
Сел в машину, вставил ключ зажигания, но заводить не стал, дрожали руки.
— Я злой, Таня, я жестокий! — воскликнул Демин в шальной радости. — Потому что я счастлив! Вам некуда пойти, некуда поехать — только ко мне! Я рад, Таня, я эгоист проклятый, ругайте меня, бейте!
— У вас есть платок? — спросила она.
Он подал. Она вытерла лицо, глаза, громко, прерывисто вздохнула и обернулась к нему. Брови сдвинуты, губы сжаты, она будто ожидала удара.
— Не надо, Таня. — Демин поднес руку к ее лицу, мягко, нежно разгладил складку между бровей. — Все будет хорошо, Таня, я хочу, чтобы вы мне поверили. — Он убрал руку, и брови ее опять напряглись. — Я вас никогда не оставлю, Таня, ни в какой беде. Вы будете жить у нас, займете комнату — и все. Сколько захотите, столько и будете жить, — ласково говорил и говорил Демин. — Сейчас приедем, я напою вас чаем, будете отдыхать, а я отвезу быстренько этот чемодан чертов и все улажу, Таня, все устрою. Меня поймут, и Шупта поймет, и Дулатов тем более. Отойдете, успокоитесь. Будете жить. А потом можно поехать. На Черное море, если хотите. Я вас помирю с отцом, с матерью, со всем миром. Вы верите мне?
Она отвернулась от него, быстро, чтобы скрыть свое лицо.
— Хорошо, Таня?
— Я не могу... — с трудом выговорила она, не оборачиваясь. — Я вынуждена... еще поплакать. — Подняла руки на приборный щиток, положила голову на руки, плечи ее затряслись.
Демин хотел погладить ее плечи, погладить ее волосы, острая жалость одолевала его, хотел коснуться ее и не мог, хотел — и не мог. И не сможет. Пока она сама не протянет руку.
Сентябрь, 1972.