— Заметили нас воры, Фёдор Борисович, — поклонился с коня сам гонец. — Посланца к большому воеводе прислали. Тот сказывает, что царевич Пётр с тобой, государь, переговорить хочет.
— Мало ли что он хочет! — презрительно фыркнул я. — Ещё не хватало мне с ворами переговоры вести! Пусть Иван Иванович атакует. Даже если они нас и заметили, против кирасиров ворам не устоять. У них лишь терские казаки неплохо вооружены и хоть какой-то отпор смогут дать. Остальные как трава полягут.
— Как повелишь, государь, — поклонился гонец. — А только воевода велел сказать, что де самозванец для тебя весточку от твоей названой сестры, Анастасии, передать хочет. Оттого и решил он тебя, царь-батюшка, о гонце воровском перед боем известить.
Настя⁈ Она то как здесь очутилась⁈ И откуда о ней этот душегуб знает⁈
— И ещё, Фёдор Борисович. — решил окончательно добить меня Семён. — Ефим ярыгу, что бурлаком по Волге ходит, у воров отбыл. Так тот сказывает, что самозванец, к стенам города подступив, твоим воеводой обозвался и сдачи Нижнего Новгорода под твою руку требует!
— Здрав будь, Фёдор Борисович. Многие лета тебе.
— Тебе того же, Илейко, не пожелаю. — усмехнулся я, останавливая коня. — Уж не обессудь.
— А почто так, государь? — хитро прищурился самозванец. — Я вроде супротив тебя не бунтовал. Царевичем объявился уже в ту пору, когда о твоей гибели слухи по Руси пошли и Гришка Отрепьев на московском троне восседал. Против него и бунт поднял.
— Ты ещё скажи, что за мою гибель самозванцу отомстить хотел.
Я погладил коня по шее, тем самым держа руку ближе к торчащему из чехла пистолю. Опасная эта штука — переговоры, когда перед тобой два вооружённых до зубов казака гарцуют, а у тебя за спиной только Порохня за этими головорезами бдит. Если до схватки дойдёт, они оба в меня метить будут. Хотел я было без оружия предложить встретится, но не стал; на слово я бы ЛжеПетру не поверил (с него станется что-нибудь под одеждой припрятать), а на односторонний обыск он вряд ли согласится. Позволить же обыскать себя — это такой урон царской чести будет, что меня потом самый распоследний воин в моём войске уважать перестанет. Вот и решили всё как есть оставить и по одному спутнику с собой взять.
Я позвал с собой Порохню. И дело даже не в том, что тот умелый воин. Сыщутся в моей армии и бойцы и получше. Просто разговор предстоял непростой. Раз неведомый мне самозванец о Насте и моих с ней взаимоотношениях знает, то может и другими сведениями о моём прошлом располагать. А мне некоторые детали моего загран путешествия хотелось бы в тайне сохранить. Вот пусть Порохня, если что, и слушает. Он и так почти всё о тех событиях знает.
— Нет, — весело засмеялся Илейко. — Врать не буду; погулять с хлопцами по Волге захотелось. Царевичем оно как-то сподручнее было! Да и потом, когда по призыву князя Шаховского на помощь Болотникову пришёл, тоже не за нового самозванца бился. Чем он лучше меня? Казак добычей славен. Вот я за тем к большому воеводе и пристал.
— И ты вот так, при нём, — кивнул я на спутника Илейко, — в том, что самозванец сознаёшься?
— Так-то, Фёдор Бодырин, государь, — вновь засмеялся ЛжеПётр. — Атаман тверских казаков. Они меня на круге царевичем и выкликнули.
— Твой верный сторонник, государь, — обозначил поклон атаман.
Сторонник, значит. Ни слуга, ни холоп, а почти союзник. Ну, ну. Таких сторонников иметь, врагов не нужно.
— А твой ближник… — Илейко сделал паузу, выразительно скосившись в сторону Порохни. — Он знает?
— Данила Порохня, — веско обронил я в ответ. — Куренной атаман запорожских казаков… Он знает.
— Я же говорил тебе, Фёдор, что Годунов казаков привечает, — новость о том, что у меня в доверенных людишках казак, Илейко явно воодушевила. — Глядишь и мы о службе сговоримся.
— О службе потом, — выдавил я на губах улыбку. — Сначала всё, что о Насте знаешь, сообщи. Или ты её именем воспользовался, чтобы меня сюда позвать?
— Что ты, государь, — возмущённо взмахнул рукой мой собеседник, неприятно оскалившись. Сквозь маску напускного добродушия тут же проступили черты жестокого, хладнокровного хищника. — Я её в Туле встретил. Тебя там искала, после того, как дом, где она у родителей какого-то Тараски жила, тати пограбили. Пришлось с собой взять. За ней теперь в Арзамасе мои людишки приглядывают.
— В Арзамасе, значит, — я убрал вспотевшую ладонь с рукояти пистоля. Очень уж мне эти Илейкины махания руками не понравились. Чуть зазеваешься, а в тебя уже нож летит. — А чего это ты о ней такую заботу проявить решил?