Вот только не могу я не метаться. Сиднем в Костроме сидеть, вестей от своих воевод ожидая, никакого терпения не хватит. Всё равно потом сорвусь.
А сестрой сразу после взятия Москвы вплотную займусь. Пора её замуж отдавать. Давно пора. Всё же двадцать шесть лет, по нынешним временам — это практически приговор. Но не для любимой же сестры царя? Ну, и ещё одну, что в сестрёнкиной свите состоит, под венец пристрою. А то слух дошёл — совсем девка возгордилась. Уже два сватовства отклонила, мотивируя это тем, что де сам царь обещал ей жениха сыскать. Вот и сыщу, чтобы царя никто пустобрёхом не выставлял. Так сыщу, что не обрадуется!
— Эх, Иван Исаевич, — тут же опечалился бывший запорожец. — Сгинул большой воевода понапрасну. Узнал бы, что за царь сейчас в Тушинском лагере сидит, исплевался бы.
— Он сам свою судьбу выбрал. Мы пытались тогда, в Коломенском, с Василием Григорьевичем глаза ему на правду открыть. Куда там. Осерчал только. Ну, а ты, Тараско с нами к самой Москве не пойдёшь, — решил я сменить тему разговора. — Возле Троице-Сергиевой лавры со своей тысячей покрутишься.
— Зачем, государь?
— Да дошли до меня сведения, что Сапега с Лисовским к монастырю сунуться могут, — не рассказывать же другу о знаменитой осаде из прошлой истории. — Оно, конечно, вряд ли. Нет за ними сейчас большой силы, но лучше перестраховаться. Вдруг с наскока взять попробуют. Я Подопригору послать хотел, но больно он на Лисовского зол. Как бы не начудил чего.
— А если объявятся, — кивнул, соглашаясь Тараско. О горячей нелюбви Якима к литвину, наверное, всё войско знало. — тогда как?
— Сам в бой не лезь. Пошли к Москве гонца, а сам к монастырю отступай. Мы недалече будем, быстро на выручку придём.
Немного помолчали, каждый думая о своём. Тропинка, вильнув от реки в кустарник, вывела к небольшой деревушке с прильнувшими к ней вспаханными полями.
— Смотри, Фёдор Иванович, картоха! — Тараско сразу повеселев, направил коня в полю.
— Бог в помощь, православные!
— Благодарствуем, царь-батюшка, — валятся на колени посошные.
— Встаньте, — соскочил я с коня. — Стоя на коленях, урожая не собрать. Хорошо ли картоха уродилась?
— Да с каждой картохи по пять клубней берём, царь-батюшка, — пробасил широкоплечий бугай, мня в руках треух. — Грех Бога гневить.
Пять. Мало совсем. Хотя, чего я хочу? Никакой селекции с картофелем ещё не проводили. И я не знаю, как это делать. А с другой стороны, для этого времени, урожайность хорошая. Если со всех полей в таком же объёме соберут, можно будет следующей весной картофель уже бесплатно в личное пользование раздать.
— Сами-то пробовали?
— Да как можно, государь! Нешто мы без понятия? Царский клубень!
— Пробовали! — задорно засмеялся за спиной Никифор. — Вон как глаза забегали!
«Вот и славно», — повеселел и я, садясь на коня. — «Хоть за это теперь можно не переживать. Похоже, всё же придётся мне Феодосия в епископы возводить»!
— Да замолчи ты, наконец! — зло пнула Лизка полураздетое тело, лежащее на полу возле кровати.
Очередной любовник как-то странно забулькал во сне, но храпеть не перестал, выдавая громогласные звуки с завидной регулярностью.
— Как же они все надоели, — повернулась она к Янису. — Так и хочется очередного ухажёра не сонным зельем, а смертным ядом напоить.
Литвин ничего не ответил, продолжая стоять у порога. Привык уже за этот год к жалобам царицы. Как-никак, не сказать, чтобы очень часто, но раз в месяц приходится по утрам помогать Марии Юрьевне её очередного «любовника» на кровать затаскивать. Вот только звала она его в таких случаях на рассвете, а сейчас едва за полночь перевалило. Вон со всех сторон крики пьянствующей шляхты доносятся; не ухрипелись ещё.
— Чего встал? — зыркнула в его сторону ЛжеМарина Мнишек. — Садись, вон, к столу. Хочешь, вина выпей. Не бойся, зелье я ему в кубок сыпанула.
Литвин осторожно присел на обитый бархатом столец (табурет), брезгливо убрал в сторону недопитый кубок, с сомнением поглядел на глиняную бутыль с остатками вина.
— Пожалуй, я тоже немного выпью, — иронично усмехнулась, заметив его колебания царица. ЛжеМаринка, присев на ещё один столец, ловко плеснула вина в другой кубок, жадно выпила, вытерев ладонью влажные губы. — Пей, чего смотришь? А то скоро, благодаря стараниям Ромика, только воду пить будем.
Ромиком Лизка называла Ружинского. Разумеется только тогда, когда грозного гетмана даже близко не было и только при Янисе. Очень уж страшен был в гневе князь. Мог и побить, невзирая на царское достоинство. Во всяком случае, царику, как презрительно называли между собой ЛжеДмитрия II шляхтичи, от вспыльчивого гетмана регулярно прилетало.