— Вот оно как, — задумался командир казачьего разъезда. Вчерашним утром много беглецов из Москвы в Тушино прискакало, так что ничего странного в появлении ещё одной группы не было. — Ладно. Бросайте оружие и мы проводим вас до лагеря. А там пусть атаман разбирается.
— Ишь ты, шустрый какой, — хищно оскалился боярин. — Я своё оружие кому попало не отдаю, — отрезал он. — А ты сам подумай, атаман, — Василий решив, что сдобрить свой отказ капелькой лести будет не лишнем, повысил собеседника в чине. — Были бы мы вороги; перебили бы вас и ушли. Людишек у меня не меньше, а вооружены мы лучше. Ты уж, и вправду, проводи нас от греха к атаману. Там уже ваша сила будет.
Жутко воняло. Тушинский лагерь представлял из себя смесь наскоро поставленных избушек с крышой, крытой соломой и густо обложенных лапником шалашей. Всё это было выстроенно в полном беспорядке, как попало, создавая сходство с гигантским, уродливым муравейником. Вокруг царила суета, звон, ржание лошадей. Люди сновали во все стороны, вяло переругиваясь между собой, что-то куда-то несли, горланили песни, дрались. А дальше, на высоком холме, у реки Сходня, над всем этим бардаком возвишалась большая изба, облепленная шатрами бояр и шляхтичей.
— То царёв дворец, — кивнул в сторону избы казак. — Там и дума царская сидит.
— Выходит и мне туда нужно, — кивнул сам себе Грязной. — мне как раз по чину в думе сидеть.
— Сначала к атаману, — недовольно насупился провожатый.
— Ну, и где тут твой атаман?
— А тут я, — вышел как раз из дома довольно молодой казак в богатом польском жупане. — Царский стольник Андрей Просовецкий. А ты кто такой будешь, милчеловек?
— Думний дворянин Василий Грязной. К государю из Москвы отъехал.
— Грязной? — сузил глаза атаман. — Уж не тот ли ты Грязной, что два года назад от царского воеводы Болотникова к Шуйскому в Москву переметнулся?
— Может и тот, — окрысился Василий. — А только не велик ты, стольник, чином, чтобы перед тобой ответ держать. Над моей головой лишь государь волен!
— Ой ли? А по мне, и я тебе голову снести смогу.
Вокруг Просовецкого начали собираться казаки, потянулись к саблям, окружая пришлых. Холопы, в свою очередь, окружили Грязнова, вынув из чехлов пистоли. В воздухе буквально заискрило от бросаемых противниками друг на друга взглядов. Казалось, ещё мгновение, и столкновения уже не избежать.
— Стой, атаман! Разбой творишь!
— А тебе что за дело, Юрий? — прошипел Просовецкий, оглянувшись на подъезжающего с отрядом тушинского воеводу. — Не видишь, я лазутчика Шуйского изловил.
— А то, что знаю я сего дворянина, — покачал головой Беззубцев. — Он в ближниках ещё батюшке государя, самого Ивану Васильевичу Грозному служил. И Дмитрий Иванович такому слуге тоже рад будет. Поехали, Василий Григорьевич, я к государю провожу.
Отъехали, провожаемые злым взглядом Просовецкого, запетляли между жмущимися друг другу избами, приближаясь к холму. Грязнов тихо выдохнул, убрав руку с пистоля. Чудом со смертью разминулся! И сына едва не погубил. Но только так, каждый раз рискуя своей жизнью, можно на самый верх поднятся. Он уже государю столицу помог взять и убийцу его матушки изловил. Если ещё и лжецарицу сумеет в Москву доставить, рядом с троном встанет. А тут ещё и Беззубцев вовремя объявился! Годунов ещё в Путивле о нём говорил.
— Нам бы переговорить без лишних глаз, Юрий Афанасьевич, — огляделся по сторонам Грязной.
— Переговорим. Обязательно переговорим, — заходил желваками Беззубцев. — Вот только как с тобой поступить я ещё не решил.
— Да всё ты решил, — отмахнулся бывший опричник. — Ты же понял давно, почему я в Москву ушёл? Видел царя?
Юрий не ответил, остановив коня у ещё одной избушки, бросил узду подбежавшему воину.
— Антип, проследи, чтобы никто к дому не лез. Мне тут с гостем поговорить нужно. И людишек его размести.
Вошли в дом. Грязнов громыхнул чем-то в тёмных сенях, протиснулся через узкую дверь горницу, окинул придирчивым взглядом неказистую обстановку.
— Не богато тут у тебя.
— Видел. Самозванец это.
— Вот то-то и оно, — Грязнов зачерпнул ковшом воды в стоящей в углу бочке, крупными глотками выпил до дна, огладил усы. — Каково это за простого шиша свою кровь проливать? О том ли ты в Путивле мечтал, Юрий Афанасьевич? Самому то не тошно?
— Может и тошно. А только у меня другого выбора нет. Шуйский второй раз не простит.
— Да нет уже Шуйского, — отмахнулся от довода бывший опричник. — Он уже в цепях в темнице сидит. Забудь.
— Тогда кто? Годунов? Так я и ему одним из первых изменил. Тут тоже на прощение надеятся не стоит.