— Государь! — у моего ближника подогнулись колени и я, во второй раз за эти годы, заметил, как глаза бывшего опричника набухают слезами. — Жизнь за тебя положу!
— Нет, Василий Григорьевич, — покачал я головой. — Ты мне живой нужен. А потому, чтобы эти два дня у себя в хоромах сидел да лечился. Пусть, вон, сын по Москве бегает. Можешь, кстати, его со стольником поздравить, а внуков жильцами. Скоро свободных поместий и вотчин немало появится. Будет чем их наделить.
— Дмитрий Трубецкой в Москву уже отъехал. И я следом за ним собираюсь. Не хочу, чтобы мой род Годунов под корень извёл.
Слова князя Алексея Сицкого гулко ухнули в тяжёлое молчание, воцарившееся в комнате. Здесь, в небольшой избушке стоящей рядом с «дворцом», собрались представители всех знатнейших боярских родов, что перебежали на сторону тушинского царика: Михаил Салтыков, трое братьев Голицыных, Иван Романов, Юрий Трубецкой, Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский и Богдан Бельский. Весь цвет московского боярства, почти половина государевой думы. Люди за спиной которых стояла большая сила, власть, влияние. Все они, сейчас, сидели в подавленном настроении, не зная, на что решится.
— А не боишься, что Федька тебя как Шуйского на голову укоротит? — скривил губы Салтыков.
— За что? — искренне удивился князь. — Когда самозванец Фёдора с царства сковырнул, я в Ядрине воеводой сидел и в том воровстве не участвовал. В Тушино я, опять же, от Васьки Шуйского отъехал, а не от Годунова сбежал.
— А что нам оставалось делать? — вспылил Андрей Голицын. Камень, брошенный Сицким, летел в первую очередь именно в Голицыных и Салтыковых, сбежавших в Тушино, сразу после взятия Москвы Годуновым. — Нам, после того, как Василий царицу Марию Годунову приказал задушить, милости от Фёдора ждать не приходится!
— Помолчи, брате!
— А чего ему молчать⁈ — накинулся на старшего брата теперь уже Иван Голицын. — Это всё твоя вина, Василий! Через тебя и весь род наш сгинет! Заигрался ты больно, братец. Чем тебе самозванец на троне не нравился? Он нас в чести держал! Так нет же, помог Шуйским его сковырнуть. Для себя о троне мечтал. Так иди теперь, царствуй!
— Ах ты ж!
— Да хватит вам лаяться! — в сердцах хлопнул по столу Салтыков. — Тут думать нужно, как дальше поступить. Я вот к Годуновым на поклон ни за что не пойду! Уж лучше Сигизмунду на службу попрошусь, если с войском царика одолеть этого ирода проклятого не выйдет!
— Твоя правда, Михаил Глебович, — поддержал тестя Юрий Трубецкой. — В Москву с повинной идти, перед худородными голову склонить. Федька, сказывают, даже казака в думу боярином ввёл!
О том, что и в думе тушинского вора есть свой боярин-казак, Иван Заруцкий, князь предпочёл не вспоминать.
— А что тут думать, бояре? — поднял голову Бельский. — В Москву нам ходу нет. Нужно вместе дружно держаться. Тогда и ворога, Бог даст, одолеем.
— Это тебе, Богдан, в Москву хода нет, — ехидно осклабился князь Дмитрий Черкасский. — А вот я подумываю вместе с князем Андреем с повинной в Москву вернуться. Большой вины у меня перед Годуновым нет. Дальше Сибири на воеводство не пошлёт. Да и о какой победе ты толкуешь? Ещё два дня назад на неё можно было надеяться. А теперь, — скорчил кислую физиономию князь. — В нашем войске разброд и шатание. Воинские людишки толпами из Тушино кто к Москве, кто к Серпухову бегут. Часть донских казаков тоже уйти попыталась!
— Тех казаков, что из лагеря попытались уйти, Ивашка Заруцкий побил, — заметил Салтыков.
— А что толку? Единства среди донцов теперь нет! А вдруг они перед самым сражением на сторону Годунова перейдут? Тогда как?
— А зачем они к Серпухову уходят? — заинтересовался, молчавший до этого Иван Романов. Брат патриарха с самого бегства из Москвы ходил мрачнее тучи и всё больше отмалчивался, думая о чём то своём.
— Гонец оттуда утром прискакал, — мрачно бросил Андрей Голицин. — Сказывает, что там атаман Юрка Беззубцев на сторону Годунова перешёл и весь отряд ротмистра Плоцкого, что в городе стоял, вырезал.
— Вот и получается, — продолжил князь Черкасский, — что гетман Ружинский только на польские отряды и наёмников рассчитывать может. Да и то, последние, того и гляди, бунт поднимут. Жалованье им давно не плачено. Ладно, — поднялся князь, — чего время тянуть? Хоть до Москвы и недалече, а не оглянешься, как Солнце к закату поклонится. Поехали, князь, — оглянулся он на Сицкого, — ежели не передумал.
— Я с вами.
— Иван⁈ — искренне удивился Салтыков. — Ты-то куда? Уж тебя, Федька, не пощадит, как не кланяйся!
— Может, и не пощадит, — пожал плечами младший Романов. — Хотя я после той ссылки, когда мы с братом Василием сидя на цепи друг напротив друга сидели и он на моих глазах умирал, в Федькиных заговорах участвовать зарёкся. И вины на мне с тех пор нет. Но, если и казнит, то, может, хоть Никиту помилует. Ему год всего. Что с мальца взять? Да и Ульяна опять на сносях. Сам сгину, так хоть род сохраню.