Шуйских Ляпунову было совсем не жаль. Не любил он эту семейку. Почти так же сильно, как Годуновых, не любил. Он ведь тогда под Москвой на сторону царя Василия от безысходности перешёл. Понял, что обманулся напрасной надеждой на спасение Дмитрия Ивановича. За вора воевать не захотел.
— Так не тот Шуйский, — отмер, наконец, Алёшка. — Не Иван, а брат его, князь Дмитрий! Он здесь.
— Чего⁈ — не поверил своим ушам Прокопий. — Он что умом рехнулся, сюда приехать⁈
— Того не ведаю, Прокопий Петрович, — развёл руками Пешков. — А только боярин сейчас в хоромах у Фёдора Юрьевича сидит. Как в город приехал, там сразу к Булгакову и отправился. Я уже думал гонца к тебе посылать, да ты, слава Богу, сам вернулся.
— К Булгакову, говоришь, — задумчиво протянул Ляпунов.
Первый воевода, царский стольник, Фёдор Юрьевич Булгаков-Денисьев происходил из старинного рода рязанских бояр. Поэтому, хотя его предки, при московских правителях никогда не состояли, в Переяславле-Рязанском вес имели не малый. Вот и Фёдор, значительно превосходя в родовитости худородного Ляпунова, был в городе первым воеводой. Что, впрочем, не мешало последнему сосредоточить в своих руках всю власть в уезде.
Ляпунов раздражённо посмотрел в сторону собственного дома, мысленно кляня свалившегося на его голову боярина. Он уже представлял было, подъезжая к городу, как попарится в баньке, выпьет чарку доброго вина, отдохнёт, выбросив хотя бы ненадолго из головы одолевающие его думы. А теперь нужно вновь садиться на коня, ехать к Булгакову, что-то делать с опальным боярином.
Вот что, князь Дмитрий, здесь мог забыть? Рязанские земли, сейчас, промеж двух сил словно в жерновах зажаты. Хорошо ещё, что основные силы тушинцев под Клушино разбиты и вор в Калугу сбежал. Не до Рязани ему сейчас, а небольшие отряды воров удаётся отбивать. Да и Годунов, пока, ещё в сторону рязанской земли не поглядывает. Пока.
Всё равно понятно, что приходит время сделать нелёгкий выбор. И выбор этот был очевиден.
Годуновых Прокопий не любил. Очень сильно не любил, до зубовного скрежета. Всё-таки не мало, за время царствования царя Бориса, Ляпуновы от него натерпелись. Захарий однажды даже под плети лёг. И вновь идти под руку его сына, было тяжко. Тем более, что молодой царь наверняка не забыл роль Ляпуновых в измене и переходе войска на сторону объявившегося царевича. Но не безродному же еврею в ноги кланяться? Уж лучше смерть на плахе, чем такое бесчестие!
— Сколько с князем воинских людишек прискакало?
— Трое всего, господин.
— Хорошо, — удовлетворённо кивнул воевода. — Ты Алёшка, собери людей поболее да к усадьбе воеводы их веди. Покличу, сразу в дом врывайтесь. Понял ли?
— Понял, Прокопий Петрович.
— То-то!
Дмитрий Шуйский был пьян. Когда Ляпунов вошёл в повалушу, бывший всесильный боярин как раз, допивал очередной кубок, жадно глотая заморское вино.
— Прокопий Петрович! — обрадовался появлению Ляпунова хозяин. Булгаков был явно растерян, не зная как себя вести с именитым, но очень неудобным гостем. Теперь можно было переложить решение проблемы на плечи второго воеводы.
— А, явился, Прокопий, — не ответив на приветствие, поднял голову над столом Шуйский. — Я уже думал, не дождёмся тебя.
— Отчего же не дождаться, князь? — деланно удивился Ляпунов. — Я только из Пронска вернулся и сразу сюда прискакал.
— Прискакал, — Дмитрия слегка качнуло. — Ты бы лучше, когда Федька к Москве пришёл, прискакал! Все вы только смотрели да ждали, чем дело обернётся; что Бутурлин во Владимире, что Шеин в Смоленске, что ты. Только прогадали вы! — Шуйский с трудом поднялся с лавки, затряс в гневе кулаком. — Думаете, Федька вверх взял⁈ А вот не дождётесь! Я теперь царь, раз Василий погиб. Я Годунова с Москвы и сковырну! А ты, Прокопий, мне в том поможешь! Не забывай, тебя, Федька, тоже не жалует.
— Да как же я тебе в том помогу, Дмитрий Иванович? — усмехнулся Ляпунов, садясь за стол. — Одними рязанскими полками Годунова не одолеешь.
— Не одолеешь, — вновь потянулся к кубку князь. — А мне твои людишки, воевода, для другого нужны. Пусть они мне до Крыма добраться помогут. Если хан со всем своим войском подсобит да ты рязанцев поднимешь, глядишь и одолеем супостата.
— Там они же всё на своём пути разорят! — охнул, побледнев, Булгаков.