Легче, правда, от этого сознания не стало. Что с того, что мой мир — фальшивка? Все равно, это мой мир, моя реальность, из которой я не могу вырваться и законам которой должен подчиняться.
Я казался сам себе узником знаменитой пещеры Платона. Пещеры, несчастные обитатели которой прикованы цепями так, что не могут ни пошевелиться, ни обернуться, и которые всю жизнь вынуждены созерцать лишь тени на стенах. Тени эти отбрасываются реальными людьми и вещами, существующими на свету за пределами пещеры, но для бедных узников единственной реальностью являются только тени. Они принимают как должное и их в свою пещеру, потому что не знают ничего иного и понятия н имеют о настоящей жизни вне своего замкнутого мирка.
Но кто загнал нас в пещеру? Кто дергает нас за ниточки и заставляет раз за разом повторять цепь глупостей и жестокостей?
Может быть это какие-то высшие существа, какие-то всемогущие боги? Против них я, конечно, бессилен. Остается только надеяться, что когда-нибудь им надоест эта дурацкая забава и они отпустят нас на волю.
Но время шло и ничего не менялось. И тогда во мне стал подыматься гнев. Пусть они и всемогущие, эти боги, но преклоняться перед ними я не собираюсь. Как может им нравиться этот фарс, более похожий на дело рук злобного идиота, чем на творение высших существ?
Я должен освободиться! Путь к свободе есть, это вытекает из того, что я мыслю.
В самом деле: разум не может существовать без свободы. Мышление дано человеку, чтобы он мог в непредвиденных положениях принимать решения и действовать самостоятельно, без внешней указки. В моем же случае получается парадокс: я мыслю, но не могу даже пальцем пошевелить по своей воле. Если эти таинственные высшие существа создали мой мир наподобие кукольного балаганчика, чтобы потешиться разыгрываемой нами пьеской, то им совершенно не было нужды делать кукол мыслящими. Для того, чтобы заставлять нас двигаться в этой пьеске и выполнять все, что они хотят, достаточно какого-нибудь нехитрого механизма на пружинках. Значит, то, что у меня пробудилось сознание, — это случайность, не предусмотренная ими. И, значит, механизм этого балаганчика не так уж жестко детерминирован. Бывают и у него сбои. Значит, есть надежда когда-нибудь нарушить его работу и вырваться из его механической схватки.
Впрочем, могло быть и так, что именно в этом и заключалась забава наших богов и повелителей: создать мыслящее существо, полностью лишенное свободы, и развлекаться, созерцая его отчаянье. Но я старался отгонять эту мысль — это слишком жестоко даже для богов. Я должен верить, что задача разрешима и средство для освобождения существует.
Решение возникло после очередного периода тьмы. До этого я размышлял о природе силы, заставляющей нас уподобляться куклам. Мысль была проста: да, я ничего не знаю об этой силе. Но зато я твердо знаю — ни одна сила не действует мгновенно. Прежде чем сила заставит тело изменить движение, должен пройти хоть и маленький, но реальный промежуток времени. И если бы я научился вычленять из общего потока времени промежутки еще меньшие, то в пределах одного такого промежутка я успел бы совершить движение, пусть даже и микроскопическое, но зато свое, свободное, противоречащее действию силы. И, накапливая и суммируя такие движения, я смог бы наконец вырваться из мертвой хватки механизма, ускользнуть из объятий внешней силы, сорваться с крючка.
Это была задача как раз для разума. Пусть телом я не свободен, но мысль — это и есть свобода. Не нужно мне тужиться, напрягая слабые мышцы, чтобы одолеть силу, которую одолеть невозможно. Наоборот, надо расслабиться и, не отвлекаясь ни на что, сконцентрироваться на внутреннем ощущении потока времени. Сознание, мышление существует только во времени. В моей воле натренировать свое сознание так, чтобы оно научилось различать все меньшие и меньшие отрезки времени. И тогда…
Я решил сразу же попробовать. Как раз начинался очередной круг и я еще сидел за столиком. Что ж, мне не нужно даже ничего делать — просто остаться сидеть, а не вскакивать в испуге, когда начнется побоище.
Я расслабился, сосредоточил внутренний взор на точке, лежащей между бровей и стал отстраняться от окружающего. Голоса доносились приглушенно, ход времени замедлился, как сквозь дымку я видел, что воротца салуна медленно расходятся и в холл вдвигаются фигуры в широкополых шляпах и с кольтами в руках. Я осторожно, но настойчиво сжимал поле сознания в одну яркую, неподатливую точку, стремясь сделать ее как можно меньшей. И чем меньше она становилась, тем ярче сверкала. На фоне этого сияния возникло ощущение темного, упругого клубка — какого-то загадочного парадокса, который нужно было решить. Появилась твердая уверенность, что еще одно странное ментальное усилие и цель будет достигнута. Но этого усилия я совершить не успел. Светящаяся точка взорвалась, полыхнув зарницей, парадоксальный клубок выскользнул из-под моего контроля и все поглотила тьма.
Когда я пришел в себя, я уже трясся в углу, а через минуту благополучно летел к своей бочке…
Я повторял попытки еще несколько раз. Все то же. Именно в тот миг, когда начинает казаться, что ты у цели и вот-вот сорвешься с крючка, наступает тьма, а когда приходишь в себя, то видишь, что ты делаешь все, что обычно, только часть этого ритуала совершаешь бессознательно. Мой мир не желал выпускать меня из объятий.
Несколько следующих циклов я провел в полнейшей апатии и безразличии ко всему. А потом началось странное. Сознание стало пробуждаться до начала очередного круга. Во мраке возникали какие-то смутные картинки, я видел чью-то комнаты и вроде бы я стоял перед зеркалом, а потом в окно впрыгивал еще человек — все было замедленно и как в тумане. С каждым разом картина становилась все отчетливее и наконец я увидел все в нормальном темпе и совершенно ясно. Я стоял перед зеркалом, но отражался в нем не я. На меня тоскливыми главами глядело липе полковника Бакстера. Отражение завязывало галстук, и слышался звон стекла, и в комнату влетал Боб Хаксли, подымался с пола, раскланивался и прошмыгивал к выходу…
Я понял, что гляжу на мир глазами полковника и что теперь я не один. Полковник тоже обладал сознанием. Вполне естественно. Как и я, он тоже почти не принимал никакого участия в действии, следовательно, у него тоже было время на размышления.
Предчувствие свободы захватило меня, я не смог сдержать ликования. Глаза полковника в зеркале вдруг стали удивленно-радостными. Он заметил мое присутствие. Контакт был установлен. Две живые души среди собрания гигантских марионеток обрели друг друга. Странным было наше общение. Прямой обмен мыслями, невидимый и неслышимый для окружающих, в то время как внешне мы занимались каждый своим и друг друга не замечали. А то и вообще находились в разных помещениях.