— Батя, — позвал он молодым баском, — ты где?
— А вот и отрок молодой, — сказал Ванька. — Иди посиди с нами. — Достал кисет, трубку, оглянувшись вокруг, не подглядывает ли кто, набил ее табаком.
Антип и Мишка с изумлением выпучили глаза на дерзкого преступника, осмелившегося средь бела дня жечь табак.
— Ваня, побойся бога! — Антип вскочил с бревна, подступил к соседу. — Ведь грех, а увидят — беды не оберешься.
Иван сунул в рот трубку, достал огниво, разжег огонь, закурил.
— Грех, говоришь? — спросил он. — У меня, брат, грехов накопилось поболе, чем золота в Троицком монастыре. В раю мне все равно не бывать, грешен и не раскаялся, так хошь на земле погуляю всласть. — Он дунул дымом в раскрытый Мишкин рот, и парень судорожно закашлял, на глазах выступили слезы.
Табак был под строжайшим запретом, торговать им не велено под страхом церковного проклятья и судебного преследования, но царские целовальники, продавцы в питейных заведениях, обычно одной рукой сбывали царское вино для казны, а другой — табак — для своей мошны.
Ванька — бесстрашный черт! — пускал дым из ноздрей и хохотал.
— Может, тебе дать, Мишка, попробуй, не бойся, лишний раз в церковь сходишь. Гы-гы-гы!
Тот кашлял, не находил ответа и краснел.
— Не-е, не надо, не хочу.
— Не-е, ме, замекал овцой. И что ты за мужик?
— Ну, это ты брось, дядя Иван.
— Не обижайся, Мишка, я шучу, понимание имей: шучу, а не всерьез; не ершись, кулаки-то разожми.
Докурив, постучал трубкой по бревну, на котором сидел, притоптал пепел босой ногой.
— Я ведь по делу зашел к тебе, сосед.
— Что за дело?
— Думаю к Кремлю сходить по-хозяйской надобности, на Красной площади кой-что купить. Там потолкаемся, новостей послушаем, в кабак заглянем, ежели, конечно, пожелаешь.
— Сходить можно, однако пить вино не пойду и тебе не посоветую: ночью голова разболится, сторожить не сможешь, уснешь.
— Как сторожить?
— Третьего дня десятский наш, Степан Холодин, сказывал раскладку на наши десять дворов на другую неделю и на нонешнее воскресенье. Тебе выпало ночью стоять у решетки, которая на нашей улице поперек ставится, чтобы по ней бродяги всякие не шастали. И тебе возле нее сторожить надо.
— Как так мне? Чего брешешь?
— Собака брешет, а я что слыхал, то тебе и говорю. А не сторожить нельзя: наша улица самая что ни на есть гиблое место.
— Да я же позапрошлое воскресенье ночью у решетки стоял!
На Рождественке показались всадники.
— Дядя Иван, — сказал Мишка, — а ты скажи объезжему голове, вон он пылит на дороге.
Иван посмотрел на Мишку, потом на улицу, увидел всадников.
— И то совет, — сказал он и побежал через двор мимо дома на улицу.
За ним вышли Антип и Мишка, остановились около забора.
— Эй, объездчик, — дерзко крикнул Иван, — погоди, сделай милость!
Объездчик остановил коня.
— Ну, что тебе? — недовольно спросил он.
— Жалуюсь тебе, голова, на десятского нашего Степана Холодина, слобожанина, на его самоуправство. Который раз подходит праздник, либо воскресенье, и он меня сторожить посылает к решетке безвременно.
Голова поморщился.
— Раз посылает, значит, твоя очередь.
Вокруг них стал собираться праздный народ, в воскресных новых рубахах, иные и в сапогах. И мальчишки прибежали, один из них катил впереди себя, толкая босой ногой, небольшое гладкое полено.
— В том и дело, что не в очередь. И я не пойду, скажи своему десятскому, чтобы другого дурака нашел.
— Вот заводила, вот отчаянная головушка, — говорили в толпе.
Антип сильно потянул соседа за рукав, но тот вырвался.
— Не лезь, — прохрипел он, — без тебя обойдусь, праведник!
Объездчик вскипел. Сиволапый мужик собрал целую толпу и обливает его, государева слугу!
— Не пойдешь, так поведут, я тебя знаю, по кабакам шляешься, дома вино готовишь против государева указу, табак жжешь, за версту изо рта табачищем окаянным воняет!
— И я тебя знаю, голова Иван Николаев сын Карев! А табак я жгу — купил у целовальника, да целовальнику табак ты, голова, доставляешь!
Карев даже поперхнулся и дернул повод. Конь взвился на дыбы, приседая, надвинулся на Ваньку. Толпа ахнула, мальчишки кинулись врассыпную.
Побагровевший голова высоко поднял витую плеть и хлестнул по Ванькиной спине. Рубаха так и рассеклась, кровь брызнула из лопнувшей кожи. Ванька изогнулся под ударом, глухо вскрикнул и вдруг схватил полено, подкатившееся ему под ногу, замахнулся. Конь испуганно шарахнулся в сторону.