— Да, да, я все понимаю… Я понимаю, но мне так трудно будет без тебя, — как бы сами собой печально выговаривались слова. — Я хотел бы вспоминать тебя… наши отношения, вспоминать радостно.
Андрей остановился и остановил Алену, боковым зрением замечая, что Федор их видит.
— Ты разреши, я поцелую тебя. — Он быстро привлек ее к себе и нежно поцеловал в губы, ощущая одновременно и волнение от ее близости и напряженное ожидание нападения, как и пару часов назад, когда он отвернулся от отца. — Прощай, — сказал он и, оставив Алену, пошел назад через проспект на красный свет, лавируя между медленно проезжающими машинами.
Очутившись на другой стороне проспекта, у высоких пик чугунной ограды, Андрей постоял, словно испытывая свое мужество и даже желая, чтобы Федор догнал его, и примериваясь, каким приемом сбить Федора с ног, если тот полезет драться. Но никто не догнал его. И он неторопливо, не оглядываясь, пошел вдоль ограды, размышляя в такт шагам; и мысли были приятны, как отдых после пережитого, как награда победителю.
«…Ирина Сергеевна, во всяком случае, будет благодарна мне за этот острый эксперимент… Когда-нибудь расскажу. Да и Ивлева со временем поймет. Нет у нее ничего общего с этим работягой. Поймет и придет ко мне; ведь в итоге у нее — никого, кроме меня… Попрощался я с ней красиво, плохого ей ничего не сделал… Придет — прощу. Я человек добрый, милосердный. Для нашей общей жизни даже лучше, если она будет чувствовать себя передо мною виноватой… — Он представил себе униженную, вымаливающую у него прощение Ивлеву, ее заплаканные глаза, припухшие губы, робкий искоса взгляд и, с особым удовольствием, ямочки у нее под коленями, их нежную плоть. — Но если и все они — отец, Алена, Ирина Сергеев на, друзья-приятели — отвернутся от меня, ничего страшного не произойдет. Надо привыкнуть к тому, что в наше время людей, даже самых близких, обстоятельства легко превращают в прошлое, и не страдать от этого. В конце концов чем более одинок человек, тем он сильнее, потому что свободнее. А творчеству необходима свобода!..»
Они просыпались рядом уже седьмое утро. Федор первым открыл глаза и беспокойно глянул на круглые корабельные часы, подарок Чекулаева, висевшие над Алениным письменным столом, но тут же вспомнил: сегодня выходной и у часовых стрелок нет над ним власти.
Всю неделю жил Федор в каком-то особом состоянии, которое и счастьем-то трудно назвать, столько было в нем жизненной прочности.
Алена настояла, чтобы из общежития он перебрался к ним, сказала решительно: «Или будешь жить дома, или расстанемся…» Конечно, мучила его неловкость из-за отъезда Всеволода Александровича, но Алена убеждала: «Отцу так лучше. Для творчества одиночество необходимо». И тревожило то, что еще не подали заявление в загс — мало ли как могли отнестись к этому окружающие, — а она смеялась: «Предрассудки от нас не убегут. Успеется. Разве я тебе так плохая жена?..»
Действительно, когда Алена просыпалась, она шептала ему: «Спи», — а сама вставала; его же будила впритык — в шесть пятнадцать. На стуле висела свежевыглаженная, даже чуть теплая рубашка, и на столе в кухне — завтрак, и собран ему завтрак на завод с собой, правда, это был целый обед, и он пытался отнекиваться: «Заводская столовая — люкс», — но она обижалась, и приходилось брать сверток с бутербродами, и жареное мясо или котлеты, и яблоки, и кофе в термосе.
Домой он возвращался раньше Алены. Елена Константиновна не стеснялась давать ему поручения; и если бы не Алена, ходил бы он по магазинам, перетаскивал из комнаты в комнату мебель, ремонтировал, подкрашивал до позднего вечера. Но появлялась Алена, делала Елене Константиновне выговор за эксплуатацию уставшего после работы человека, а ему выговор за то, что не встречает ее на остановке, и они уходили гулять. Возвращались поздно, на цыпочках пробирались в Аленину комнату и, едва оказывались вдвоем, обо всем забывали. Федор стал смотреть на спящую Алену. Окно выходило на северо-запад, и в комнате светало неспешно. Глядя на Алену, он видел, как исчезали сумеречные тени у нее под глазами, у крыльев носа, под нижней губой, таяли в ямочках щек, у ключиц, под грудью… Светлея, она словно молодела на глазах, и оттого его с новой силой влекло ласкать ее, целовать. Но он сдерживался, помня с благодарной нежностью к ней, как рано вставала она для него всю неделю. А вчера вечером они муть не поссорились. Два дня назад, получив у цеховой бухгалтерши премию, Федор сразу постучался в следующую дверь, в кабинет начальника цеха. У Пожарского никого не было, он сидел, просматривая какие-то бумаги, и Федор начал без предисловий: «Вы мне помогали проталкивать рацпредложение. Без вас оно бы заглохло. И я считаю, премию мы должны поделить пополам… Тем более у вас ребенок недавно родился…»