— Да что необыкновенное? — засмеялся Федор.
— Ну, хотя бы наше первое с тобой воскресенье…
— Что с ним делать-то будем?
— Можно полежать… Ты поучишь меня играть в шахматы.
— Так уж и в шахматы?..
— Все равно Елена Константиновна не даст покоя. Лучше я сперва свожу тебя в парикмахерскую. — Она запустила пальцы в его волосы на затылке и потрепала. — Так ходить нельзя… А потом… потом я тебе что-то скажу.
— Скажи сейчас.
— Нет. В конце дня. Ты должен это заслужить…
— Раз заслужить, значит, что-то хорошее?
— Даже не знаю. Это от тебя зависит…
В соседней комнате послышались шаркающие шаги, Елена Константиновна покашляла и спросила:
— Что вы там, проснулись?
— Мы еще спим. — Алена притворно позевала.
— Федор, — просительно сказала Елена Константиновна. — У моей знакомой из соседнего подъезда проигрыватель не работает. Ты бы посмотрел…
— Надо в общежитие сбегать, потенциометр взять, — ответил Федор.
Алена поднесла ему кулак к самому лицу и прошептала:
— Я тебе сбегаю! — И сказала громко: — Никуда он сегодня не пойдет, у нас выходной… Мы едем… Куда мы едем? — снова шепотом спросила она. — Куда?
Стоял апрельский солнечный, но такого холодного ветра день, что мерзло лицо. В центре, куда они поехали безо всякой цели, было много народа. Федор и Алена побродили по Кремлю, по Александровскому саду. И для них представляло особое удовольствие идти среди других людей, сознавая, кто они друг другу. Тайное счастье их отношений и отъединяло их ото всех, словно они одни могли быть одарены им, и делало для них чем-то близким каждого человека. И это же чувство сбивало их со всего, о чем ни начинали они говорить, в молчание, в разговор глазами, улыбками.
Алена повела Федора на улицу, где жила в детстве. Старый их дом отреставрировали до неузнаваемости; и Терпсихоры, от которых прежде оставались лишь обрывки хитонов да раскрошенные головы, воскресли и торжественно белели под фронтоном между желтых колонн, с лирами и плектрами в беспомощных руках.
Удалось Алене затащить его и в парикмахерскую и уговорить постричься так, как ей нравилось. Коротко остриженный, он стал выглядеть совсем юно, и это почему-то очень смешило Алену.
— Тебе нельзя так стричься больше ни в коем случае, — поглядывая на него, смеялась она. — Честное слово, мальчишка. Тебе ничего серьезного сказать невозможно… Ничего не скажу…
Зашли в маленькую блинную — деревянную пристройку на Пятницком рынке, куда по воскресеньям после зоопарка или после кино водили Алену в детстве отец и бабушка Вера… Алена хотела именно сегодня вспомнить бабушку Веру и детство. Но удивительно, рядом с Федором, идя с ним под руку, тесно прижимаясь плечом к его плечу, она не испытывала, как обычно, щемяще грустного приступа памяти. Прошлое отдалилось и обезболилось…
И казалось, нет особой прелести в двух, похожих на амбразуры окнах блинной, выходивших на рыночные ряды. Она помнила, в детстве не могла оторваться от этих окон, так ярко было за ними: горки помидоров и моркови, зелень, пестрота яблок, желтизна дынь, арбузы, цветы, белые фартуки и нарукавники торгующих… Или в апрельскую пору товаров на рынке почти не было — картошка в пыльных мешках да привозные с юга яблоки и груши, похожие на муляжи, или просто запомнились ей эти окна особенными глазами детства.
Правда, когда они с Федором, стоя у круглого шаткого столика, ели горячие толстые блины со сметаной и запивали их кофе с молоком, за окном они все время видели старого узбека, седого, с вычерненными усами, в расшитой серебром и бисером тюбетейке. Как и во времена Алениного детства, он торговал пряностями… Красный перец, перец черный, молотый и горошком, корица, кардамон, мускатный орех, мак — все разложено по деревянным хохломским рюмкам, и под каждой записка, где чернильным карандашом коряво выведено, из чего какую приправу можно приготовить.
Когда вышли из блинной, Федор купил у старика узбека всех специй понемногу, сказал:
— Для дома, для семьи, — и поцеловал Алену.
Ходили они в кино и в кафе, где благополучно забыли пакет со специями, а к вечеру на такси вернулись в свой отдаленный район.
— Погуляем еще, — попросила Алена.
И они пошли по лесопарку, по размягченной земле аллей у прудов, до краев наполненных талыми водами. Здесь бродили компании из общежитий, многие из них уважительно здоровались с Федором. И Алена с удовольствием чувствовала себя в лесопарке, которым ее стращали в отрочестве, в чем-то хозяйкой…
Наконец они вышли на опушку, откуда за большим, слегка зазеленевшим оврагом был виден их квартал.