Харламов испытывал сильнейшее желание заказать еще и аэростат, но тогда происходящее стало бы уже совершеннейшим фарсом. Он встал и пошел к выходу. Предстоял прямой разговор с президентом. Аппаратная правительственной связи уже была оборудована в подвале. Фургон, секретный и фантастически выглядевший здесь, под охраной спецподразделения, подтверждал худшие опасения. Родина сошла с ума.
Анна Глебовна пожелала ночь перед прогоном программы провести во внутренних покоях «Праздничного». Харламов разрешил ей это сделать, справедливо полагая, что там она будет находиться даже в большей безопасности, чем на территории воинской части. Поскольку не выяснена была по сей миг личность уникального убийцы или убийц, а также нынешнее местонахождение злодея Хохрякова, находиться под элитной охраной, в сердце глубоко эшелонированной обороны, в крепости, которой стал бывший популярный концертный комплекс, — лучший из вариантов. Почему бы сержанту-сверхсрочнику не разрядить полрожка, согласно новому увлечению народа, в популярную артистку? Ведь уже достали до глубины народной души старые песни о главном.
Семья же Емельяновой продолжала пить пиво с командиром части, который был совершенно ошарашен происходящими событиями, но виду не подавал, выглядя человеком на государевой службе, надувал щеки и не знал, чем угодить господам артистам.
Емельянова вот уже час лежала не раздеваясь на широченной тахте, глядела в потолок, слушала сумеречное шелестение времени, и голова ее была совершенно пуста. Картины и эпизоды бурной, многотрудной и счастливой жизни не хотели появляться здесь, в комнате, из которой уходили на смерть ее добрые приятели — Магазинник и Иоаннов. Плясуны и охальники, фавориты перезрелых див, расстрелянные на бывшей царской мызе во Всеволожском районе, а в сущности испорченные дети так и не добрались сюда, да они и не собирались. Бабетту с Кроликом она не любила никогда и не брала в свои программы после одного достопамятного раза. С ужасом и недоумением она вдруг осознала, что круг редеет. Такое было веселье, такой кураж.
А вот и жизнь прожита. Были дюны, были закаты. Где ты, Мастер?
Песни кончились тогда, давно. Подумать только! Мастер-то талантлив был, даже в своем тончайшем плагиате, который перетекал, присутствовал во всех этих прошлых хитах. Музыканты-то все понимали. Немногие имели тогда доступ к чужой музыке, да и к своей, прочно забытой. Но Мастер делал это настолько талантливо, что все разводили руками. Может быть, оттого все так и заканчивается, что была чужая музыка, чужое время, ожидание счастья, а оказалось, что счастье-то уже и прошло. Если бы музыка тогда была другой, настоящей, сейчас бы ее не было здесь и не было бы вообще. Вы хлебали когда-нибудь из филармонической миски? А на телевидение вас приглашали с некоторыми условиями? «Да с кем я говорю? Перед кем оправдываюсь?» — подумала она зло и неспешно.
Совсем стемнело. Анна Глебовна наконец поднялась, разделась совершенно и отправилась в ванну. Полная стерильность, свежее полотенце, три разных шампуня и мыло из тех, что показывают в телевизоре. Она легла в пустую ванну, включила воду, покрутив некоторое время оба вентиля, закинула руки за голову. Тогда стало отчетливо видно, как расплылся уже живот. Она была беременна.
После, растеревшись до красноты махровой простыней, обрела способность соображать. Не все так мрачно, дорогие товарищи. Жизнь продолжается. И немного джина не повредит наследнику и продолжателю рода. Это будет мальчик, и он не будет ни петь, ни плясать. Он будет офицером. Она все сделает для этого. К тому времени, когда он вырастет, никакой войны уже не будет. И он станет офицером, проживет долгую счастливую жизнь и будет к старости похож на того подтянутого сухого старика особиста, который ее тут охраняет. Интересно, какое у него звание? «Да что за чушь я тут придумываю?» — изумилась Анна Глебовна и прошлепала босыми ногами к телевизору. Момент истины закончился и более не имел места быть.
Она искренне порадовалась за себя. По всем телеканалам крутили ее старые песни, во всех передачах выдвигались сенсационные предположения о завтрашнем концерте. Пари заключались явно не в пользу злоумышленника.
Приходили к ней люди и все расспрашивали. Интересовались тем, нет ли у нее каких-либо гипотез о происходящем. Может быть, что-то где-то слышала. Может быть, кого-то подозревает. Это были люди из ФСБ, из таинственного ГРУ, из треклятой милиции, от бандитов и таких людей, которые сами к ней прийти не могли, но посылали других помельче, неприятных и безликих. Эти были самыми страшными. Власть была уже у них, еще не абсолютная, но уже почти полная. И фокусы эти, трупы и манифесты, не вписывались в их доктрины и технологии. Они понять не могли, то ли нужно им это, то ли то, что происходит, несет опасность.