— Вы не очень были с нами искренни, Юрий Иванович.
— Я ведь к вам в прошлый раз не напрашивался.
— Но сейчас-то сами пришли?
— Но вы же этого хотели?
— Вы нам как бы больше уже не интересны. Все, что могло произойти, произошло. Люди погибли, министры полетели, в стране вот-вот чрезвычайка. Вы же совсем рядом шли все это время. Руку на пульсе держали. Что ж на связь-то не выходили?
— Отчего же? Я докладывал руководству. Оно с информацией не справилось.
— Да вас как ребенка провели. Пока эту пусковую установку брали, пока людей отвлекли, он баржу подтянул к морвокзалу и выстрелил. Один офицер в коровнике готовит оружие возмездия, другой с баржи стреляет. Бред полный. И только потому, что бред, состоялось.
— Я хочу сделать заявление.
— Кому, интересно?
— Официальному представителю государственной власти.
— Все шутите? Вот чтобы шутить было неповадно, отвечайте на вопросы. Потом, может быть, разрешим. Все разрешим. Фамилия.
— Зверев.
— Имя.
— Юрий.
— Какой сегодня день недели?
— Среда.
— Когда у вас день рождения?
— Летом.
— Хорошо. Пусть будет так. Ваше отчество?
— Иванович.
— Фамилия.
— Зверев.
— Где вы работали до встречи с нами?
— В милиции.
— Где Вакулин?
— Погиб.
— Где Бухтояров?
— Не знаю.
— Где Охотовед?
— Не знаю.
— Это одно лицо?
— Да.
— Какой сейчас месяц?
— Ноябрь.
— Вы были на подводной лодке К-67?
— Был.
— Вы убили Костромичева?
— Нет. Разве он убит?
— Отвечать односложно. Вы женаты?
— Нет.
— Вас привезли сюда на автомашине?
— Да…
Примерно через час Зверева отстегнули от кресла, разрешили встать, размять руки.
— Идите пока к себе. Отдохните.
— А я не устал.
— Отведите его на диван. Чаю дайте.
— Водки нельзя?
— Нельзя.
— А жаль…
На настоящий допрос Зверева повели ночью.
— Зачем ты пришел к нам?
— Сделать заявление.
— Делай.
— Только Хозяину.
— Сейчас ты сделаешь нам все заявления, какие нужно.
Его били недолго. Просто от каждого удара ломались ребра, стальные костяшки пальцев безошибочно находили те точки, которые как бы многократно усиливали с виду легкие тычки и подзатыльники, толчки и затрещины. Кровь стекала тонкой струйкой изо рта его и капала на пол, недавно вымытый, еще влажный, прохладный и зовущий. Его поднимали и били снова, как бы невзначай. Потом усадили в кресло.
— Настоящую фамилию Охотоведа знаешь?
— Да.
— Назови.
— Бухтояров.
— А твоя фамилия как?
— Зверев.
— Какой сегодня день недели?
— Среда.
— Уже четверг. Где сейчас Бухтояров? Где Охотовед?
— Не знаю.
— Зачем пришел сюда?
— Сделать заявление.
— Делай.
— Только представителю власти.
— Какой власти?
— Законной.
Первый укол ему сделали под утро…
Три красных солнца поднялись над соснами, повисли, стали приближаться, опалили верхушки деревьев, и нестерпимо жаркий туман принял Зверева в свое лоно. Наконец, три светила, три угля горящих, три горелки газовых, вдруг оторвавшихся от плиты вместе с пламенем, образовав нестерпимый букет, вошли, приблизились к его лицу, опалили ресницы, пламя нашло глазницы и потекло в них…
— Ну, хорошо тебе, Зверев? Комфортно?
— Хо-ро-шо…
— Ты меня видишь?
— Вижу.
— Молодец. Значит, и слышишь. Тогда, чтобы видеть и слышать в дальнейшем, скажи, зачем пришел к нам, где сейчас Бухтояров, хотя у него другое имя, что ты хотел сказать Хозяину.
— За-я-вле-ние…
— Так заявляй!
— Только ему.
— Вот видишь, и речь вернулась. Что там с ним? Продолжим? Хорошо. Уведите его. Чаю. Пусть поспит немного. Следить за пульсом. Чтобы не откинулся.
Примерно в полдень его повели в подвал опять.
— Юрий Иванович, делайте ваше заявление.
— Только Хозяину.
— Ценю вашу настойчивость.
Укол.
На этот раз горели только две лампы в подвале, и оттого, наверное, ему легче было переносить это адово пламя. Только вот ему ввели еще что-то. Ему нестерпимо хотелось говорить, петь, общаться. И чем больше он говорил, тем легче было переносить жар, как будто язык его вырос, вывалился и превратился в чудесное опахало. Ветром спасительным овевало его от движений языка.
— Где Охотовед?
— Ага! Он недалеко, он скоро будет, не расстраивайтесь, он недалеко! Ха-ха-ха-ха! Он непременно будет.