Колюн же был земляком Ивана. Когда-то оба они жили в Первоуральске, ходили в школу и мечтали стать начальниками рефрижераторных вагонов, чтобы путешествовать по всей стране, перевозя мясо и ветчину, а также другие полезные народнохозяйственные грузы. Вполне мирное и уважаемое желание. Иван был на пути к его осуществлению, а вот Колюн не смог встать на этот путь. Обстоятельства. Но посетить город на Неве ему хотелось нестерпимо.
…Поезд пришел вовремя. Истомленный купейным трехсуточным собеседованием и противоестественным ребенком на верхней полке, Колюн сошел на перрон. Дела никакого в Питере у него не было, но была командировка и просьба привезти на всех апельсинов.
Выйдя на площадь перед вокзалом, он покрутил головой, прошел по Невскому проспекту до станции метро «Маяковская», сел в вагон, поехал к Ивану и застал его дома. Тот очень удачно отработал. Снега не было, лед скололи, можно было расслабиться.
Накануне ночью он писал стихи. Делал то, ради чего, в сущности, уехал из дома, оставил учебу и из-за чего дважды бросал наследников в чужих питерских квартирах у трясущихся от злобы, а главное, от непонимания, женщин.
…Сели за стол. Оба изменились за прошедшее время разительно, но были в принципе узнаваемы. Колюн никогда не бывал в питерских коммуналках, естественно, восхитился высотой и основательностью комнаты. Он оглядел интерьер и опять порадовался тому, что здесь не как везде. Мебель с бору по сосенке, а старая даже свидетельствует о вкусе хозяина. Мебель в те времена можно было великолепно подобрать на свалках.
Иван был несколько смущен, но, несомненно, обрадован.
— Вот, чайку сейчас треснем. Сельдь отличная. Я тут ничего не успел прикупить, — слукавил он.
— Что ты, что ты! — И Колюн распахнул чемодан. Пошли припасы: брусника, тушенка, мед, орехи, рыба. В ту зиму венгерской тушенкой Первоуральск завалили. Давали без талонов и паспортов. Ирония судьбы. Еще кульки, еще мешочек.
— Ну, пошла потеха. А это что? — возмущенно указал Иван на коньяк.
— А что?
— Четырнадцать рублей. Семь сухого! На Гороховой сухого нынче море… Ты деньгами, Колюн, не швыряйся. Береги.
— Так за встречу…
Иван вначале ел осмотрительно, а после третьей стопки навалился.
Денег у Колюна было: на обратный билет — это далеко, в паспорте, командировочные на неделю, отчасти уже потраченные, полсотни своих и тридцать — выданных ему на апельсины. Крупные в принципе деньги.
Закусывал Колюн исключительно сельдью. Подействовала полярная магия.
— Ты сейчас где? — спрашивал Иван.
— В школе, учителем физики, — отвечал Колюн. — А ты-то где?
— А в одном месте. Вот восстановлюсь в институте — и по дорогам. Как и задумывалось. Ты вот завтра поспи, а я утром схожу кое-куда. Дело у меня там есть. А потом в Лавру и к Казанскому. И к крейсеру «Аврора». Хочешь видеть ледокол революции?
Колюн размяк. Ему было хорошо.
— Захмелились слегка, — заерзал Иван, — а как у вас там с вином?
— Какое вино? Водка талонная.
— А хорошего вина не хочешь?
— А у тебя есть? Давай.
Таких ностальгических рассказов Пуляеву довелось услышать здесь уже с десяток, и он как бы отвлекся, стал думать про свое, раскладывать приметы и индивидуальные особенности новых товарищей по полочкам, запирать ящички в картотеке, которую создавал мысленно, чтобы потом вместе со Зверевым снова выдвигать, отпирать ящички, вынимать карточки, искать. И снова ничего не находить. Текла причудливая вязь рассказа, текли потоки портвейна, опрокидывались стопки, старые и зеленые. В зеленых стеклышках отражался уродливый мир «лимиты» и коммуналок. Одним суждено было пройти свой путь, уцепиться зубами за свою соломинку, выплыть, вернуться в жизнь, получить прописку, однажды ночью выйти во двор, где снег и Млечный Путь над головой, несбыточный и прекрасный, а жизнь-то и прошла… Другие до берега не доплывали и, цепляясь за других, близких и дорогих, тащили их за собой на дно, где то ли бетон, то ли кафельная плитка, а не то плита кладбищенская и хорошо, если не место. На кладбище для бомжей…
— Ха. Давай. Идти надо, — продолжал Иван.
— Так, поди, поздно уже, — отозвался с надеждой Колюн.
— Для меня не поздно.
Они оделись. Вышли в каменный колодец.
— Здорово! Кто тут жил раньше?
— Господа присяжные заседатели. Федора Михайловича читал?
— Не всего. И давно уже. И не до конца. Слушай! А зачем вино? Поедем на Невский! Сейчас там огни, наверное. Иллюминация.
Иван с сожалением посмотрел на друга детства: