— Да ты чего, Витяй? Чего смотришь?
Нет ответа. И тут Василий с неприятной дрожью осознал, что от его толчка Витек даже не покачнулся. Так и стоит, как изваяние, с этим дурацким зеркалом в руках. А в старом стекле отражается его силуэт.
Движимый странным порывом, Васек приблизился к зеркалу и протер стекло обшлагом своего потрепанного ватника, чтобы получше разглядеть отражение. В следующее мгновение он с глухим выкриком отшатнулся, рот его приоткрылся, а в глазах медленно разгоралась искорка страха.
В зеркале был не Витек. Вернее отражение сохраняло его черты, вот только этот двойник за стеклом был, без сомнения, разумен и полон несусветной злобы. Словно в это отражение разом вселились все худшие черты и всяческие пороки, что были у оригинала, не затронув при этом ни одной светлой его черты. И эта жестокая темная личина за серым стеклом ухмылялась. Выражение же лица оригинала было бесстрастно, а глаза казались незрячими кусочками голубого мрамора.
Между тем, с отстраненной безмятежностью Витек начал медленно наклоняться к зеркалу, как будто хотел упереться лицом в стекло или поцеловать его. А двойник из темной глубины тоже стал приближаться, не оставляя этой своей леденящей усмешки. Его лицо было похоже на лицо утопленника, ясным летним днем возникающего из мутной речной воды.
Васек захотел закричать. Его утлый и ограниченный мирок, в котором он провел последние пять лет, стремительно утрачивал границы и раздувался, как извлеченная на поверхность глубоководная рыба. Раздувался, чтобы взорваться в последней ослепительной вспышке.
А под сенью горы дурнопахнущего мусора разворачивалось все более кошмарное действо. Двойник достиг границы стекла раньше Витька и стал противоестественным образом выпячиваться наружу, на глазах обретая рельеф. Витек наклонил голову еще, и его лоб соприкоснулся со лбом выходца из зазеркалья.
И стал с ним сливаться. На глазах у Васька, его давний сотоварищ превращался в единое целое с непонятной, но, без сомнения, злобной тварью из зеркала. Лицо Витька исчезло, поглощенное чужой личиной, он сделал еще шаг, распахнув широко руки, и обнял зеркало. Его руки тут же начали погружаться в железную ранее раму, словно она была сделана из размякшего пластилина. На месте головы трепыхалась и судорожно вздрагивала какая-то неясная биомасса телесного цвета. Зеркало дрожало, меняло свои очертания, и на глазах превращалось с Витьком во что-то одно. Действо сопровождалось слабыми хлопками, совсем не страшными. Когда в шевелящейся массе вдруг проглянуло оскаленное лицо двойника, возникшее там, где у Витька когда-то была спина, мир наконец взорвался. Василий заорал, повернулся и побежал прочь, нелепо размахивая руками. Ноги у него заплетались, рот раскрылся в долгом заливистом вопле, заполненные до краев паническим ужасом глаза обратились к моросящим небесам.
Шатаясь, он достиг ворот свалки, выскочил на темную улицу, не прекращая орать, запнулся и тяжело повалился на гладкий капот «Сааба», заставив машину качнуться. Потом вскочил, и, размазывая грязь по обезумевшему лицу, побежал вниз, в сторону реки, унося за собой свой долгий крик.
Когда он окончательно затих вдалеке, скрежетнул и завелся двигатель автомобиля. Дым вырвался из выхлопных труб едким облаком, потом снова заструился лениво. Мягко стронувшись с места, «Сааб» миновал ворота и поехал к центру свалки. За лобовым стеклом что-то багрово помаргивало — может быть диод, а может и панель приборов.
Часть первая. ТЕМНА ВОДА ВО ОБЛАЦЕХ
1
Неожиданный контрастный душ вернул в это хмурое утро чувство недовольства миром Владиславу Сергееву, человеку, в общем-то, довольно жизнерадостному. Впрочем, не ему одному.
Многодырчатая головка душа, доселе изливавшая на клиента горячую и остро пахнущую хлором благость, вдруг спазматически содрогнулась и напрочь эту благость утратила, оставив во Владиславовом распоряжении только ее холодную составляющую. В принципе холодный душ с утра — не такой уж кошмар, при условии, что это утро солнечного июльского дня с температурой уже выше двадцатиградусной отметки. Нынешнее утро под таковое явно не подходило, предпочитая солнечным лучам вялую осеннюю морось и осеннюю же промозглость.
Ругнувшись сквозь судорожно сжатые от неожиданности зубы, Влад прикрыл ледяной поток и, содрогаясь от холода, поспешил покинуть доисторическую чугунную ванну, а следом — и саму ванную комнату.
Чистая одежда не грела, и он поспешил накинуть поверх еще и свитер грубой вязки и отмороженного серо-малинового цвета. Стало полегче. И холод уже не стремился забраться под кожу. В однокомнатной квартире, естественно, не топили (еще бы, лето ведь), и потому бодренький утренний заморозок свободно разгуливал по комнате, врываясь в расклеенные на лето окна. Влад подошел к окну под бодренькое бормотание радиоприемника, выглянул наружу. Дворик был пуст и захламлен. Карусель уже успели погнуть, и она уткнулась одним сиденьицем в землю, вознеся другую на недосягаемую для пятилетних детей высоту. Со стороны она выглядела, как исполинский пропеллер, вдруг покинувший своего рассекающего небо (или море) хозяина и влетевший с разгона прямо в центр дворика-колодца. Панельная многоэтажка напротив не радовала глаз, а даже наоборот его угнетала, и не помогал даже кусочек вида Нижнего города и буроватой глади речки Мелочевки.