— Пойдем, при свидетелях скажешь, что сама мне отказала… — Ухватив поганку за руку, я ее сначала за собой по тропе потащил, а потом на руки подхватил и побежал.
Поскорее уж со всем этим разобраться и забыть как страшный сон. Хорошо, что орчанки часто в жены идти отказываются не потому, что в орке как в мужчине разочаровались, а по другим каким-то своим причинам. Женщины — они такие… загадочные. Ты к ним со всей душой, а они тебе от ворот поворот. Или наоборот, глаза б в ее сторону не смотрели, а она покрутится вокруг тебя, извернется, и очнешься уже сверху на ней при пяти свидетелях. Хочешь или нет, а все, в шатер веди… У отца седьмая жена как раз так и завелась, потому что сама захотела и быстро все провернула. Папаша и глазом моргнуть не успел, только штаны спустить…
А мне все говорят, что я в отца пошел. И, зная мой гулящий нрав, никому даже в голову не взбредет, что я девку не удовлетворил, вот она меня и послала. Не желает она ко мне в шатер даже первой женой, вот и все. Ее право. Тем более не орчанка ж, мало ли как у ее народа свадьбы играть принято? Она вон себя дитем гор и неба назвала…
И тут меня как метательным камнем в лоб озарило. Я притормозил, поставил этого найденыша болотного на землю и тряхнул как следует:
— А откуда ты помнишь, что твой народ никогда с моим не соединялся?! Память вернулась?
Девчонка нахмурилась сначала, подбородок вместе с носом вверх задрала, ногу одну вперед выставила — ну прям вылитый папаша мой, когда речь перед кланом толкать собирается.
А потом сдулась и… вздохнула так жалостливо, хвощом сушеным по сердцу. Бледненькая, бедненькая и ведь еще характер показывать пытается! Пожалел бы даже, только сначала свои беды уладить надо, те, что от этой бледненькой и бедненькой на меня свалились.
— Давай сначала ты всем скажешь, что не хочешь в мой шатер даже первой женой. Этот позор я переживу, такое у нас не редкость — переспать согласилась, а на что-то большее не готова…
— То есть все думают, что мы с тобой?.. — Чахла глаза широко распахнула, в голосе возмущение зазвенело такое, словно я ее оскорбил от маковки до пяток.
Что вот я такого ей сказал?! Наоборот, это ж мне возмущаться нужно — я к ней с серьезными намерениями, а она мне от ворот поворот и вдаль до степных предков послала.
— Ну да, бабка про последствия орала, когда за мной с дубиной мчалась. Кто ж там разбирать станет, про какие именно она последствия…
— То есть у вас женщина может признать, что мужчина ее обесчестил, отказаться выходить за него замуж, и при этом никто ее не осудит? Странные у вас традиции. — Чья бы лосиха мычала, а бледная и тощая б молчала. — Нет уж! Мне обвинений в том, чего я не делала, не надо совсем! Пока я свободна, то могу брать себе любого из своего народа, даже дикаря. Но не чужака… страшного. Ты же не мой подданный… Так что я и про шатер скажу, и про то, что между нами ничего не было.
— Да чего хочешь, то и говори, — разозлился я почему-то. Уж больно задело и про дикарей, и про то, что я чужак страшный. Красавица тут нашлась, привидение, в дУхах лесных и в тех красок больше!
Главное, не понимаю, с чего вдруг она со мной таким тоном говорить начала. Зелье ж действовать должно вовсю, а меня тут страшным обзывают… С какого такого перепугу?! Я ж в ее глазах красавец должен быть, глаз не отвести.
Нет, конечно, на самом деле я не красавец, но эта поганка от восторга же пищать должна без всякого зелья!.. А она мне тут условия ставит, вместо благодарности за спасение. Я ее в шатер первой женой зову, а она, значит, на всю деревню собирается объявить, что у нас ничего не было. И плевать с макушки самой высокой ели, что я сам не хотел ее в жены брать. Вот только что не хотел… Но теперь прям за живое задела! Чучело бледное, немощь тощая!..
Разозлился я так, что прямо зубами заскрипел, а потом взял это худосочное к себе притянул и поцеловал. Плоская она, что доска мамкина для стирки белья, и ребра как на той же самой доске — выступы. Ни груди, ни задницы…
Но целуется хорошо, жарко… Мне от ее поцелуев сразу жарко. Только едва я во вкус вошел, как она мне тощей своей коленкой между ног…
Чтоб ее… лешаки утащили! Дуру невменяемую!
— Больно же!
— А кто тебе позволил?! — И глазами от злости на меня сверкает так, что прямо искры летят.