— Очень хорошо.
— Я так и думал. Твой муж — цивилизованный человек… насколько может быть цивилизованным римлянин. И понимает, что такое ответственность. Наверняка он хороший отец для моего брата.
— Да, при Луции Севилии твой брат держит себя в руках.
— Замечательно, когда за мальчиком приглядывает такой мужчина, — сказал Андрогей с высоты своего очень юного мужского достоинства.
Диона предложила ему вина, фруктов, запеченных в меде яблок со специями. Андрогей казался настолько смущенным, что вряд ли смог бы что-нибудь есть, но яблоки со специями он всегда обожал. Она с болью в душе смотрела, как он деликатно берет с блюда маленькие кусочки и быстро жует — так ел бы оголодавший кот, пытаясь сохранить достоинство.
— Я… рада тебя видеть, — с некоторым трудом проговорила Диона, пытаясь справиться со спазмом, сжавшим горло.
Андрогей заморгал еще сильнее, чем обычно.
— Я часто видел тебя. И много слышал о тебе. И был рядом с тобой, когда рождался твой ребенок. Ты не можешь этого помнить. Мы все… мы должны были… я не мог остаться в стороне. Отец ничего не знает. Он думает, что я был у друга. Ты ведь не скажешь ему?
— Конечно, нет, — пообещала Диона. Можно подумать, что Аполлоний предоставит ей такую возможность — ее первый муж не виделся и не говорил с нею с того самого дня, когда устроил ей бурную сцену за знакомство с римлянином.
— Ты на него сердита, — проговорил ее старший сын. — Я понимаю: есть за что. Он плохо с тобой обращался.
— Ну, в сущности, — сказала она очень осторожно, — твой отец поступил правильно. Он всегда нуждался в жене, подобной Лаодис: спокойной, скромной и не обремененной большими заботами, чем забота о муже и домашнем уюте.
— Но я не могу быть только его сыном. Меня по-прежнему тянет к тебе, и я хочу быть всегда уверенным в том, что у тебя все хорошо, а иногда мне достаточно знать, что ты где-то рядом. И я пришел, чтобы сказать тебе это. Ты ведь чуть не умерла при родах. И я не мог не прийти.
— Ты поступил правильно. — Она сглотнула. Горло еще болезненнее сжалось от попыток сдержать слезы. Но все равно было так чудесно сидеть здесь, смотреть в лицо своего старшего сына, с которым она распрощалась много лет назад. Все эти годы Диона пыталась убедить себя, что Андрогей не ее сын: что он сын своего отца и для нее потерян.
И сейчас, когда она обрела его снова, было почти невозможно вынести такое счастье. Да, она вовсе не потеряла его — Андрогей выскользнул наконец из-под неусыпного надзора отца.
— Даже ты прибег к магии ради меня, — проговорила она. — Но ведь ты всегда ненавидел меня за мой дар. Как же ты решился?
Андрогей напрягся, неправильно поняв ее.
— Пришлось… ведь ты умирала. Можешь теперь сколько угодно смеяться надо мной.
Он сжал руки в кулаки — даже костяшки пальцев побелели. Диона протянула руку и стала гладить его пальцы, распрямляя их один за другим. У Андрогея была сильная рука — с худыми и цепкими пальцами.
— Нет, дорогой мой. Я над тобой не смеюсь. Я восхищаюсь тобой. Ты, ненавидевший ту часть меня, которая принадлежит богине, пришел помочь мне, когда я нуждалась в этом больше всего. И стал самым сильным из моих детей — потому что такое решение далось тебе нелегко.
— Но ты моя мать. Все это время я исполнял свой долг по отношению к отцу, но тебе я обязан гораздо большим. Возможно, он хочет, чтобы я тебя забыл. Но я никогда не смогу этого сделать.
— Луций Севилий оценил бы твой поступок. Он понимает, что такое долг.
— Я знаю. Я иногда встречался с ним. Он, в отличие от некоторых римлян, не вызывает неприязни.
В душе Дионы неожиданно всколыхнулось не очень приятное чувство: Луций Севилий видел ее сына, говорил с ним — и ни разу не упомянул об этом.
Андрогей иногда бывал очень чутким. Он заметил слабый румянец на щеках матери и понял причину ее гнева.
— Сначала он не знал, кто я такой. Я был для него просто еще одним из незнакомцев, живущих в Александрии. После того как родился ребенок, мы встретились подобающим образом, но я сам попросил его не говорить тебе. Ты могла огорчиться, потому что я не пришел сразу. Но отец тогда был в жутком расположении духа — его все бесило. Сейчас он немного успокоился, и, в конце концов, я — мужчина. И сам могу принимать решения.
— Да, ты уже взрослый. — Диона поцеловала руку сына, вспоминая время, когда она была не больше ее маленькой руки. — Когда сможешь, передай ему привет. Я больше не держу на него обиды. Он поступил так, как для него лучше, — и не его вина, что я никак не укладывалась в рамки его философии.
— Ты ведь не укладывалась и в мои рамки, — заметил Андрогей. — Но зов крови очень силен. Я помню, как ты сказала однажды это отцу. Тогда я думал, что ты не права. Я был жутким идиотом.