Перед царицей и ее сыном-царем стояли Марк Антоний в белой тоге и Антилл. Для Дионы было неожиданностью то, что мальчик оказался одного роста с отцом, хотя и не столь широким в плечах. Их лица были поразительно одинаковыми. Антилл в белой тунике стоял прямо и гордо, когда его отец произносил слова, которые Диона слышать не могла. Потом Антоний — с обязательным величием, характерным для всех римских церемоний — задрапировал на сыне тогу, ослепительно белоснежную, почти сияющую.
Этот свет ударил в глаза Дионы с такой силой, что они заслезились; взгляд застлал сплошной туман — марево белизны, золота и пурпура.
— Нет, — только и сказала она в отчаянии. — Ох, нет! Зачем ты сделала это? Как ты могла?
Те же слова Диона повторила и Клеопатре — много часов спустя. К тому времени она уже окончательно перешла за грань усталости, которая теперь каким-то образом трансформировалась в бодрость: голова была ясной, и ноги больше не подкашивались. Она простояла у колонны всю церемонию, слушая речи, гимны, наблюдая ритуалы и увеселительные затеи. Наконец солнце стало клониться к закату, и толпа начала мало-помалу рассеиваться; постепенно люди двинулись в сторону города, обещавшего им массу развлечений и угощений за счет царицы. Сама царица пировала во дворце в окружении двора и, так как в тот же день ее сын и сын ее супруга официально стали мужчинами, налила им вина собственными руками, как служанка. Но это никого не обмануло. Присутствовавшие здесь знали, что, как и все мужчины, они были ее преданными рабами.
Видеть все это было невыносимо. Когда появилась возможность уйти с места церемонии, Диона пошла вперед и свободно вошла во дворец по праву любой жрицы, одетой в белые одежды и золотой пояс Исиды. Некоторые стражники узнавали ее и окликали по имени, почтительно кланяясь. Остальные только кланялись — даже римляне. Такие почести воздавались всем служительницам богини.
Диона дождалась, пока Клеопатра вернется с пира. Царице понадобилось время, чтобы переодеться и принять ванну, после чего она удалилась в комнату, где хранила самые любимые книги и где стояло ее любимое ложе. Таков был максимальный уют, который царица могла себе позволить в собственном дворце.
Диона, сидя на стуле, на котором часто сиживала и раньше, взглянула на дверной проем, в котором появилась царица, и не нашла в себе сил улыбнуться. Клеопатра же приветствовала ее с неподдельным восторгом.
— Диона! Где же ты пряталась все это время? Я так скучала по тебе.
Диона покачала головой, словно показывая, что в приветствиях нет нужды, и произнесла слова, ради которых и пришла сюда.
— Как ты могла сделать это?
Клеопатру слегка изумил столь неожиданный поворот разговора, но виду она не подала. Разве что внешне стала чуть холоднее, но не прервала своего занятия — она доставала вино и чаши, конфеты в коробочках, глубокие блюда с фруктами и маленькими сладкими кексами, особенно любимыми ею. Расставив угощения на столе, она поудобнее устроилась на ложе и взяла чашу с вином, но отпивать не спешила. Взгляд ее остановился на лице Дионы.
— Ты кошмарно выглядишь, — заметила она. — Ты не заболела? Часом, не сходишь ли ты с ума?
— Нет, — отрезала Диона. — А вот ты действительно похожа не безумную. Какой демон в тебя вселился? Зачем ты решила превратить этих детей в мужчин? Что тебя заставило сделать это именно сейчас?
Клеопатра повертела в руках чашу, силясь понять, что она делает, а потом резко поставила ее на стол. Капля вина сорвалась с края чаши и упала на платье, но царица не обратила на это внимания.
— Время пришло. Цезариону уже шестнадцать; Антоллу почти столько же. У обоих уже пробиваются усы — разве ты не заметила?
Диона и впрямь не замечала, но не собиралась это обсуждать.
— Не следовало устраивать такой праздник. Надо было подождать.
— Сколько? Пока Октавиан сможет взять Антилла за бороду, поднести бритву и перерезать ему горло?
Диону передернуло словно судорогой.
— Да. Именно так он и сделает. Неужели ты не понимаешь? Мальчики, сыновья врагов, — просто мальчики. Мужчины, сыновья врагов, — сами враги и «законная» жертва. Ты убила этих детей.
Лицо Клеопатры побелело.
— Нет! Я не проиграю в этой войне. Наш народ теперь знает, что с престолонаследием все в порядке: у меня — в Египте, а у Антония — в Риме. Это привяжет их к нам узами верности, как ничто иное.
— Но ни к чему было совершать такой ритуал именно сейчас, — настаивала Диона. — Это всего лишь порыв, правда? Это отчаяние? Ты не ведала, что творишь?
Голос Клеопатры был таким же холодным, как и ее лицо.