Прощаться с ними было почти легко. Клеопатра убеждала себя, что они будут в безопасности. Но Цезарион… — для Цезариона, ее юного царя, которого она возвысила до ранга мужчины своими собственными руками, — для него она не видела ничего: ни света, ни тьмы. Ничего.
На Цезариона надели поношенную, простую одежду кочевника и спрятали под ней его прекрасные волосы; красивое римское лицо, так похожее на лицо отца, испачкали и подкрасили, чтобы еще больше придать сходство со смуглолицыми обитателями пустыни. Но единственный его спутник, его наставник Родон, вызывал массу беспокойства. Он был достаточно высок, широк в плечах и обучен сражаться; бывший солдат, ставший философом. Из него вышел бы надежный стражник. Но он был фракийцем — белокожим, голубоглазым и рыжим — и настолько непохожим на жителя пустынь, что все невольно заулыбались. Такой кочевник хорошо смотрелся бы на сцене, в греческой комедий. Пыльная одежда лишь усугубляла безнадежность идеи — в ней он был таким же незаметным, как слон в рое бабочек.
Прощание — дело сугубо личное, тайное, но во дворце, полном сотен глаз, такое было возможно. Туда-сюда сновали люди: рабы, чиновники, служанки, жрицы, гонцы с посланиями, просители с просьбами — всех не перечесть. Клеопатра приказала никого не впускать в ее покои. Конечно, Диона была не в счет. Она молча сидела в тени, на своем любимом месте, а на свету возле нее устроился младший ее сын. Напасти, обрушившиеся на царство, казалось, нисколько не омрачили его настроения и не отразились на его характере. Тимолеон был таким же красивым и дерзким, как всегда. Почувствовав на себе взгляд Клеопатры, он улыбнулся.
— Ты думаешь о том же, о чем и я, правда, владычица?
— И о чем я думаю?
Тимолеон кивнул в сторону Родона, который пытался задрапировать край накидки вокруг лица.
— Это потрясающее произведение искусства и хитрости нашего великого ученого не обманет и слепого — а уж тем более римского солдата. Позволь пойти мне.
Диона ахнула.
Но у Клеопатры не осталось в запасе излишков сочувствия. Царица пытливо изучала лицо юноши — в сущности, молодого мужчины: должно быть, ему лет двадцать, хотя благодаря красоте он казался моложе. По слухам, половина женщин Александрии и большинство мужчин были влюблены в него. Недавно Тимолеон отпустил бороду, надеясь, по-видимому, стать законодателем новой моды. Он выглядел замечательно беспутным и сущим варваром.
— Я жил среди племен, — сообщил он. — Я могу достать лошадей, добыть еду, с успехом пробраться в любое место, куда бы ты нас ни послала — далеко в пустыню, в Нумидию, Ливию, даже Аравию. Там нас не отыщет ни один римлянин. В этих землях мы даже сможем состряпать себе царство, если такая блажь взбредет нам в голову.
— Какое бодрое «мы», — заметил Цезарион. — И дерзкое.
Тимолеон усмехнулся.
— Однажды я уже был именован царевичем племени, живущего к западу от Мемфиса. А тебе пришлось бы заслужить это.
Цезарион вздернул подбородок.
— Я и так царевич и царь.
— Но не в пустыне, — шутя осадил его Тимолеон.
К Дионе наконец вернулся дар речи.
— Тимолеон…
— Да, мама, — перебил он ее. — Да, это опасно. Да, нас могут убить. И обязательно убьют, если мы останемся здесь. Я предпочту шанс сражаться.
— Ты в безопасности, — возразила мать. Голос был тихим и тому, кто плохо ее знал, мог бы показаться холодным.
— Безусловно. Но Цезариона можно будет считать мертвым с той самой минуты, как Октавиан войдет в дворцовые ворота. Я выведу его отсюда и со мной он будет в безопасности — настолько, насколько это возможно.
— Но, — устало сказала она, — это почти невозможно.
— Мы попытаемся, — настаивал Тимолеон. Он легко поцеловал ее — на первый взгляд прохладно, но Клеопатра лучше его знала. Тимолеон был одним из самых любимых детей богов — благословляя таких детей, они наделяют их даром легкого безумия, сумасшедшинки и неизъяснимым очарованием.
— До свидания, мама. Мы пришлем тебе весточку из царства пустыни. А став царями, придем за тобой и сделаем тебя царицей.
— Я не хочу быть царицей. Я хочу, чтобы вы остались живы.
— Я буду стараться следовать твоему совету, — засмеялся Тимолеон.
— И я, — подхватил Цезарион.
— Идите, — вмешалась Клеопатра. — Быстрей. Вы должны успеть до прихода врага.
Во взгляде Дионы горела неприкрытая ненависть. Но Клеопатра не обратила на нее внимания. Она делала то, что должна была делать: защищала то, что могла защитить, и не ждала, чтобы ее при этом любили.