— Так ведь сотник уже год как, — не забыл похвастать племянник. — А что к нам в Ниневию? Дело какое, или так?
— Конечно, дело. Стал бы я просто так мотаться! Ваша Агава мне заработок предложила, — подмигнул. — Хорошую цену назначила.
Гиваргису словно дали пощечину. «Что же вы все молитесь на эту грязную девку?!» Насупился, к дяде больше не подходил. За столом сел рядом с отцом и его старым приятелем, с ними и разговаривал весь вечер. О чем — понятно. О войне в Табале, когда подавят мятеж, если его вообще подавят, и, конечно, о том, с какой стати Ашшур-аха-иддин отправил с пустяшным обозом в Ниневию целый кисир из царского полка, да еще и во главе с Ишди-Харраном.
— Пленника ценного привели, — зашептал Гиваргис. — Настолько ценного, что, может быть, и войне скоро конец.
— Да ну, — не поверил Шимшон. — И кого же?
— Киммерийского царевича.
— Кх… Кх… — закряхтел отец.
— Значит, не сегодня-завтра назад выдвинитесь? — обронил Хавшаба.
— Может, и так… Но пара дней-то у меня есть. Вот женюсь на Агаве, и назад, на Табал.
Шимшон будто не заметил слов сына:
— Внуки-то как мои — Хадар, Сасон? С тобой вернулись? Почему домой не забрал?
— Приказ был — казармы не покидать. А с чего такая строгость, и сам не знаю, — и снова о своем: — Ты скажи, с Агавой что-то не так? Ночь на дворе. А ее дома нет!
— В мастерской она, — скривился Шимшон.
Гиваргис, наконец, возмутился:
— Да что она о себе возомнила?!
Отец понял, что уйти от неприятного разговора не получится.
— Не переживай, станет она тебе женой, и никто ее спрашивать не будет. Только ты ее береги, бить не смей, разве что немного, чтобы уважала. Но имей в виду, это в доме Агава тебе жена и мать твоих будущих детей, а там, в мастерской, она хозяйка и госпожа, и ты туда не лезь!
Гиваргис, сплюнув на пол от переполнявшей его злости, спросил:
— Мастерская-то ей зачем? Дома, что ли, работы мало?
— А ты спроси себя, много ли ты добычи привез с этой войны? Вот то-то же, впору побираться… А в ее платьях половина ниневийской знати щеголяет. Агава серебро ковшом черпает, а оно не кончается, — Шимшон сдвинул брови, ему не понравилось, что он вынужден оправдываться перед сыном, неужели недостаточно одного его слова. — Или ты чем-то недоволен?
— Будь по-твоему.
Агава, узнав о возвращении Гиваргиса, домой не пришла, заночевала в мастерской.
Шимшон появился там на следующее утро. О чем он говорил с невесткой, никто не знал, однако в комнате, где они уединились, было тихо. Агава, прощаясь, проводила свекра до ворот, кланялась, целовала ему руки.
На третий день устроили свадьбу. Обряд совершили по-простому, гостей не было, пригласили лишь писца, который засвидетельствовал брак. Гиваргис довольно улыбался. Невеста была бледна, но спокойна. Все, о чем она молила богов, — чтобы ее новый муж поскорее ушел на войну и не вернулся.
Когда Гиваргис взобрался на нее, горячий, жадный до молодого красивого тела, Агава не сопротивлялась. Однако его привело в ярость то, что жена лежит словно бревно. Только присутствие в доме главы семьи и уберегло молодую женщину от побоев. А так, сделав свое дело, муж лишь зло посмотрел на жену, сплюнул на пол и, повернувшись к ней спиной, уснул.
Проснулся он только в полдень. Агавы рядом не было. Окликнул слуг. В комнату вошла старая домашняя рабыня, нянчившая Гиваргиса еще младенцем.
— Где она?
— Ушла с утра пораньше в мастерскую... Хозяин что-нибудь желает? — кланялась старуха.
— Отец дома?
— Гонец за ним прибыл. Слышала, что от Ишди-Харрана. На Табал твой отец возвращается.
После этих слов мужчина вдруг улыбнулся.
Через три дня Шимшон покинул Ниневию. Гиваргис в тот же вечер напился, заперся в спальне с Агавой и всю ночь ее избивал и насиловал. На следующее утро молодая женщина не смогла подняться с кровати.
Пожар в зиккурате бога Ашшура случился три дня спустя. Гиваргис собрал всех мужчин, что были в доме, и поспешил к месту происшествия, чтобы помочь справиться с огнем.
Народу сбежалось бесчисленное множество. Кто-то подвозил воду, кто-то бросался в самое пекло, чтобы полить ею все разгорающееся пламя, кто-то помогал раненым и обожженным, а таких оказалось немало.
— Эй, ты, помоги! — окликнул кто-то Гиваргиса на одной из узких улиц, что вела к зиккурату.
У повозки, везшей с реки в бурдюках воду, отвалилось колесо, и двое мужчин пытались его приладить назад. Можно ли было им отказать!
— Сейчас! Иду!
Но едва он приблизился, как тут же оказался на земле. Пользуясь темнотой и тем, что от посторонних глаз их прикрывала повозка, эти двое сначала пинали Гиваргиса в живот ногами, затем набросили ему на руки веревки и зачем-то спустили с него штаны. У одного из разбойников вдруг появились в руках ножницы, которыми в Ассирии обычно стригли овец.