Стоило ему только произнести это, как лежащая на постели женщина будто обмякла. Из неё словно весь воздух выпустили. Она даже как-то визуально уменьшилась в размерах, как будто съёжившись.
— Я… я не делала этого. Это…
— Чего вы не делали?
— Я…
— Валери, почему вы убили его?
— Я не убивала Тома!
Её пронзительный крик эхом отразился от стен палаты.
— Я не убивала его! М… мы… мы застряли в том отсеке. Кислорода совсем не было и тогда Томас… Тогда он сделал…
Видя признаки начинающейся истерики, Алекснадр наклонился ближе.
— Всё в порядке. Успокойтесь. Просто расскажите, что произошло.
— Д… да. Хорошо. Тот корабль. Он вошёл в систему.
— «Вдоводел»?
Валери сдавленно кивнула.
— Да. Мы находились во внешней части системы. Наблюдали за гиперграницей. «Вдоводел» передал запрос на передачу важного сообщения. Хотел воспользоваться курьерами у станции. Но, когда подошёл к ним ближе…
Она замолчал, с трудом проглотив застрявший в горле ком.
— Он уничтожил станцию и находящиеся рядом с ней корветы, — подсказал Александр. — Так?
— Да. Сначала курьеров. Потом те корветы, что были рядом. А затем начал охотиться на нас. Мы попытались сбежать и затаиться, но он нашёл нас. Ударил ракетами. Я до сих пор не понимаю, как мы тогда не погибли. Том… механик Гиббонс находился вместе со мной, когда этот ублюдок накрыл нас. Всё случилось так быстро, что я даже не заметила. Вот мы бежим с ним по коридору, а через мгновения я прихожу в себя в том отсеке. Помню только, что очень сильно ударилась головой.
Дальнейший её рассказ довольно хорошо совпадал с тем, что удалось узнать Максвеллу и остальным.
Вернув герметичность отсека, им удалось с помощью баллонов экстренной СЖО с кислородной смесью восстановить более или менее пригодное для дыхания давление воздуха. Они оба понимали, что надолго этого не хватит. Тогда Валери пришла в голову мысль. Вскрыв часть переборки, она с Гиббонсом добралась до кабелей и смогла восстановить питание внешних габаритных огней. Они использовали блок питания от контактного скафандра Гиббонса. А последовательность работы огней запрограммировали через подключённый к тому, что осталось от электрики корвета коммуникатор.
А дальше началось то, чего Александр хотел бы всеми силами избежать в своей собственной жизни.
Мерзкое, нервное и пропитанное страхом ожидание. Крошечная надежда на то, что их заметят и спасут. Не важно, кто именно это был бы. Простое и почти лишённое надежды желание выживания. Минута за минутой в тесном помещении, где с каждым вдохом становилось всё меньше и меньше кислорода. Когда каждый глоток воздуха становился всё труднее и труднее.
Все, наверное, слышали слова о том, что надежда умирает последней. Младший офицер Томас Гиббонс потерял её первым. Постепенно задыхаясь в тесном помещении, без малейшей возможности к спасению, он сделал то, что показалось ему верным.
Вышиб себе мозги.
— Я просила его не делать этого, — всхлипнула лежащая на постели девушка. — Но он меня даже не слушал.
Александр слушал её рассказ с холодом в груди. Всё это… слишком страшно.
Для простого человека, не понимающего, через что прошли люди подобные Гиббонсу и Гаррет, это могло показаться просто очередной жуткой историей. Но он никогда не сможет понять того всеобъемлющего ужаса, что они испытывали. Никогда не ощутит того, как в окружающем его воздухе становится всё меньше и меньше кислорода. Не сможет почувствовать холод, распространяющийся по мёртвому кораблю.
И он никогда не способен будет ощутить безграничное отчаянье, которое приходит на смену гаснущей надежде на спасение.
Однажды, когда им с Алексеем удалось встретиться несколько лет назад, брат сказал ему слова, которые он не забыл и по сей день.
Те, кто прошёл через это, поймут всё без слов. А всем остальным этого не объяснить, как бы ты не пытался. Привыкший к жизни в комфортных условиях современного мира, обычный человек никогда не узнает, что это такое — отобрать чужую жизнь своими руками. Умышленно. С намереньем сделать это. Картинка с экрана никогда не передаст тот неповторимый привкус железа в воздухе от пролитой крови. Никогда не даст ощутить всю ту бессмысленность отобранной у человека жизни. Все слишком привыкли к рафинированной картинке, не желая опускаться до смердящей кровью, гнилью и потом правды.