— Сыграй ещё, — попросили после паузы.
Гурук со вздохом отложил чингаросс.
— Кем ты был раньше, Колдун? — спросил Крабат.
— Ну, солдатом не родился… А вообще, хотелось бы, конечно, просто вспомнить.
— Да. Вспомнить, — потёр виски Крабат. — Хорошо б, если бы пришла когда-нибудь эта возможность — вспомнить…
Предзакатным часом они поменялись окопами с молодыми.
Разведали местность. Неприятель стоял лагерем прямо напротив. Посёлочек носил бэрландское название Вендимиок и в ночи был виден издалека. Костры, огни, ржанье коней — келлангийцы явно не собирались прятаться.
— Гурук, — спросил старого солдата Норт, когда они обходили посты, — я не понимаю, война объявлена?
— Война идёт, сержант.
— Тогда, почему… Быть может, завтра ничего и не будет? Заключат мир…
— И мечтать забудь.
Гуруку хорошо было известно это чувство, приходящее, когда после долгого затишья внезапно получаешь известие о том, что назавтра — в бой.
Смерти не избежишь, она как тень крадётся всю жизнь за человеком, и когда-нибудь, когда-нибудь… Может быть завтра, а бывает — ещё раньше.
Когда оно приходит, без толку пытаться отбрасывать прочь дурные мысли — не поможет. Мысль о смерти неуёмна, подобно червю она будет точить твое сердце вновь и вновь. Да, ты немолод, да, лицо изуродовано ударом сапёрной лопатки. Но ведь тебе тоже так хочется жить!
Ах ты, смерть моя матушка… Ладно, держись. Желаешь, чтоб я о тебе думал? — буду думать!
Всегда есть мы и есть они. И мне, в общем, безразлично, кто он. Хуже, когда он улыбается — вот так я тогда и получил лопаткой в лицо… Так, должно быть, улыбается смерть. Она без приглашения, винтом вворачивается меж лопаток, хладит живот, иссушает мозги. Это не боль, и лучше бы, конечно, без боли. Потом ничего не будет.
Пусть! Сейчас надо думать и думать: да, да, всё покроется мглой — и твои детские мечты, и твои кораблики в лужах, и первая любовь, и твои воспоминания, и твоё дыхание, и мир вокруг тебя… Надо думать об этом, входить в это, внедряться в это, не отбрасывать это.
Да, инта каммарас, я думаю об этом и не боюсь размышлять об этом!
И тогда… получается странное. Мысль о смерти устало уходит. Она просто надоедает, как опостылевшая девка. Ну, будет и будет… Инта каммарас, ну и что же, что будет?
Говорят, что смерть надлежит презирать. Нет, это неверно. Ибо презирать следует лишь свой собственный страх.
Потому что пугает не смерть. Пугает мысль о смерти.
— Гурук, а тебе приходилось когда-нибудь драться… с этими? Как оно обычно бывает?
Норт служил в драгунах всего только второй год. Ему до сей поры не приходилось принимать участие в больших позиционных баталиях. Как, впрочем, и многим из молодых драгун, имевших представление о войне как о жизни на марше и лихих партизанских вылазках.
— Постреляют из пушек. Потом — атака. Нам бы поймать момент и — драпануть. Убедительно это сделать, а ещё бы — успеть ноги унести от кавалерии.
— А… как же раненые?
— Легко раненых возьмём с собой.
— А тяжёлых?..
— Будем надеяться, что во время бегства нас поддержит артиллерия… — продолжал Гурук, словно не слыша вопроса.
— Главное — действовать быстро. Тогда… может быть, от всей бригады уцелеет половина. Хотя и треть — не так плохо…
И прибавил, насмешливо скалясь на последний луч закатного солнца:
— Не охай, сержант. Ещё не известно, из кого завтра первого… сок потечёт.
2
Гурук ошибся: келлангийцы в тот день начали не с артиллерии. Не дожидаясь, пока совсем рассветет, шеренги солдат в сером и темно-зеленом пошли сквозь утренний туман. Тагрский часовой вовремя поднял тревогу и торопливые залпы смели первую шеренгу наступавших. Тогда келлангийские гренадеры залегли и поползли вперед, прижимаясь к промерзлой, твердой земле, прикрытые низким туманом как одеялом. На головы тагров одна за другой посыпались гранаты. Осколки от их разрывов доставали солдат по всей длине траншеи, и — благо, что окопы загодя рыли углами.
Всё же потери были немалыми. Отвечать было нечем и командир бригады, капитан Бустар поднял солдат в контратаку.
На этот раз окончательно продравшие глаза тагркоссцы оказались на высоте. Схватывались с келлангийцами молча, без боевых криков, с холодной яростью выцеливая в тумане неприятеля. Шарахали из карабинов наугад, рубили тесаками, пропарывали насквозь штыками, прикалывая к земле не успевших вскочить гренадер, вцеплялись зубами в лица, наотмашь хлестали саперными лопатками и сами падали под ударами. Никто не мог видеть, много ли, мало ли дерётся рядом его товарищей, каждый, ворча, хрипя и задыхаясь от ярости сражался сам за себя — и за остальных.