— "Воистину смирен тот, кто не ропща ведет плуг свой, и верит в судьбу свою, и не выпрашивает подачек у Господа, ибо крепка вера его…
И не осквернит он своего сердца ни завистью, ни ложью, ни предательством, и не поднимет руки на ближнего своего, ибо един Господь и для того кто молится, омывая руки, и для того, кто молится, посыпая прахом главу…"
— Как, святой отец, сей апокриф вы ещё не успели изучить? Ай-ай-ай! Впрочем, ясно — вы так недолго ходите в священниках!
— "…И, видят и ангелы, и силы Господни, что ни один из нас не приходит в этот мир по прихоти своей, но посылает его Бог. И одним человеком больше становится на земле, и приходит он исполнить миссию свою, и не его дело — рассуждать о том, справедлив или несправедлив этот мир, но дело его — найдя изъян в душе своей, искоренить и извести, а уже потом указывать другим, что и как делать. Берегись, коли в гордыне своей поставишь себя как Бога Истинного и начнёшь вершить дела свои именем Его, не постигнув извечное, что составляет природу и человека, и Бога…"
— А что же это, а, святые отцы?
— Единый Божественный Святой Дух! — без колебания выпалил отец Салаим. Его спутник молчал и только буравил Даурадеса блестящими бесцветными глазками из-под капюшона.
— А что есть Дух?… Эх, устал я с вами, — заявил, опираясь на седло, Даурадес. — Мы ещё не оплакали всех убитых. Земля и огонь ждут, чтобы упокоить их тела. И тут вы…
— Скажите, — продолжал он, — с каких это пор солдаты должны давать уроки святым отцам? А может быть, вы ошиблись, и вы совсем не такие святые, какими хотите казаться? Тогда берегитесь, ибо сказано, что "не вечно врагу человеческому соблазнять сердца людские, не вечно жерновам судьбы перемалывать зёрна греха и не вечно Церкви, подобно пьяной шлюхе, тащиться за повозкой победителя…" Что, собственно, вы умеете, кроме как топтать ногами упавшего? Я, быть может, и выслушаю вас — тогда, когда хотя бы один из вас ответит верно на вопрос, который был только что задан. Пусть и я, и те, кого вы изволите видеть — далеко не безгрешны, и пускай лично мне нелегко поклоняться Богу, распятому на Древе Порока, ибо я вижу, что Он — распят в каждом из нас и до сих пор страдает за наши грехи. Однако я, и не один я, а те, кого вы видите со мной, те, с каждым из которых в мир сызнова входит Бог — они-то хорошо знают, что надо было ответить. Идите же!
— Что ж, — сказал новоявленный отец Салаим. — В таком случае — мы умываем руки за то, что может уже в ближайшие дни произойти в стране. Бог не может и далее спокойно взирать на ваши святотатства!
— Умывайте, святые отцы. Умывайте, если сумеете их отмыть, — сказал, забираясь в седло, Маркон. — Например вы, святой отец без имени. Что там у Вас с правой рукой? Вы теперь не кладете, как когда-то, по пятьсот пятьдесят пять поклонов на ночь Святому Икавушу? А? Ведь так?!
Под его взглядом плотненький монашек попятился и сильнее захватил, просто впился пальцами левой руки в локоть правой.
— Под видом Бога, — сказал Даурадес, — вы поклоняетесь отцу лжи, и ваш бог — это пустой бог. Что ж… До скорой встречи ещё на этой земле, господа палачи!..
Конь генерала, ударив копытами, осыпал одеяния святых отцов тучей брызг.
— Уж извиняйте нас, простых солдат! — осклабился напоследок рыжий Донант. — Ну не понимаем мы этих ваших премудростей!
— А теперь, — сказал Даурадес, когда отряд оставил позади незваных парламентёров, — надо решить, кто из вас заменит меня здесь, при действующей армии.
— Да что ты, Даура, — попробовал возразить Донант. — И на этих крыс коты найдутся.
— Что-то мне не по душе излияния этих ревнителей новой веры, — озабоченно бросил Даурадес. — Я срочно отправляюсь в Дангар…
— Эй, Маркон! — окликнул его Гриос. — А что же, по-твоему, объединяет Бога и человека?
— А ты спроси у Донанта! Хотя и сам догадаешься, если чуть-чуть подумаешь!
2
Генерал Паблон был убит у ворот собственного дома рано утром, спустя день после сражения при Вендимиоке. В это время, по обычаю, в столице собирались отмечать весенний праздник Авируда, когда положено подавать всем встреченным на пути бродягам и неимущим.
Молодая женщина, одетая как нищенка, баюкая в руках закутанный в лохмотья сверток, приблизилась к нему, протягивая руку. Паблон Пратт отстранил охрану и полез за кошельком.
Женщина, в свертке которой вместо ребенка оказался револьвер, прежде чем солдаты сумели выбить из ее рук оружие, всадила в грудь генерала две пули.
— Смерть предателям! Смерть предателям! — вырываясь, кричала она.