— Нет? Ну и что, что нет. Женишок, знать, опять завелся.
— Опять? Как это, "опять"?
— Ну, опять… Это ведь тебе, паренёк, ещё век в недопёсках ходить, а ей, по всем статьям — пора… То-то я смотрю, она мне снова про какого-то молодого лейтенанта песни пела…
— Она ваша внучка? — спросил Тинч.
— Да нет, ты разве по лицу не видишь. Заморских кровей! А отец — тот келлангийцем был. Моряк, он и есть моряк. Имя у него какое-то чудное. То ли Прен Дайгир, то ли Дрен Пайгир…
— Случаем, не Птер Грэйа? — поинтересовался Тинч. — Тот… знаменитый пират с Анзуресса?
— Вот-вот, он самый! Жену сгубил, дочь обесчестил, она и сбежала. Правдой, неправдой — добралась сюда, а здесь — прижилась… Ты её, парень, смотри не обижай, — разоткровенничалась старуха. — Нелегко ей приходится. Это только люди говорят: "Рагна вылечит; Рагна на ноги поставит; помоги больному, Рагна", а делает-то всё — она. У меня ныне и руки, и глаза не те… Когда тебя принесли, она дни и ночи от тебя не отходила. Ты всё просился за руку подержать… уже и не помнишь, конечно. Как пойдёшь от нас — не забывай, заходи, она будет рада.
Теперь Тинч большую часть дня проводил в тренировках. Если не удавалось сразу сделать нескольких шагов, он вставал на четвереньки и это было легче. Сидя и лёжа он поднимал ноги, опускал ноги, сгибал ноги, разгибал ноги… Вскоре ему удалось без посторонней помощи пройти через всю комнату, туда и обратно. В тот вечер он лёг, жалея, что поблизости не было Тайры — порадовать её своими успехами.
Поздно ночью его разбудили крики.
— Р-рагна! — кричала Тайра. — Р-рагна! Сюда иди… Р-рагна! Да где ты там?..
— Господи! Господи, что с тобой!
— Хар-рош причитать, тащи горячей воды, полынь, ромашку! Бинтов побольше! О'на харрактанайя! Шевелись, каракатица старая!
— Воротилась, коза! — обиженно бубнила, разжигая огонь, старуха.
— Р-рагна! У нас найдется выпить?
— Только водка из твоих запасов. Ты сама велела тебе не давать, даже если драться полезешь…
— Ладно, помоги раздеться… Да поосторожней хватайся, ч-чёрт!
— Ты бы потише. Тинча разбудишь.
— Тинча? Да на кой он сдался… Тоже мне. Рисуночки всё чертит… В солдатики играется, ребеночёк малый… А меня тут, ты понимаешь, меня-а…
Разговор перешёл на шёпот и Тинч более ничего не услышал. Да и не хотел слышать… Вскоре он вновь заснул, хотя остальные обитатели дома в эту ночь заснули не скоро.
Утром он проснулся рано и поначалу долго не решался показать, что не спит. Он лежал с закрытыми глазами, не зная, как себя повести теперь, и что говорить теперь, и о чём говорить…
Никогда ещё он не чувствовал себя таким маленьким…
Быть может, Тайра права, и он — и в самом деле блаженный дурачок, по-детски верящий в чью-то любовь и нежность?
Брось глупости думать, прервал его мысли внутренний голос. Дурачки и блаженные не нанимаются за кусок хлеба и пару грошей на завод и не ходят в море с рыбаками. У какого дурачка ты видел на руках мозоли? Какой дурачок в жизни стоит на ногах крепче, чем ты?
Вспомнив о ногах, он сразу открыл глаза. Конечно! Ведь он так мечтал порадовать свою целительницу!
Тайра, накрутив на шею платок, мрачно восседала за своим столиком.
— А, проснулся, — хмуро приветствовала она Тинча, отставляя один горшочек и принимаясь за новый. — Долго спать научился.
— Что у тебя с горлом? — спросил Тинч.
— Так, ерунда.
— Простудилась?
— Инта каммарас, а твоё какое дело? — Тайра привстала со стульчика. — Твоё-то, например, какое дело? Рагна! Р-рагна! Слышишь? Я простудилась! Ха-ха-ха! Р-рагна, чёрт подери! — взвизгнула она, ударяя об пол горшок, который только-только начала покрывать затейливым узором.
— Ожоги у меня там, понял? Сигарками меня прижигали, понял? Чтобы я шустрей под ними вертелась, понял? Дерьмо вы все, мужики, понял? И вкус у вас как у дерьма. Ещё вопросы есть?
— Есть. Кто?
— А ты что, сейчас туда пойдешь, что ли? Да куда ты пойдешь, безногий… Лежи уже, убогий. Не нужны мне твои сочувствия, понял? Дурачок. Блаженный. Ты же у нас святой? Мечтатель сопливый…
Она протянула руку за следующим горшочком.
Тинч спустил ноги с постели. Первые несколько шагов дались ему с трудом. Но потом он, собрав силы, доковылял-таки до стены — снять висевшую на гвозде связку веревок.
— На, держи! — и швырнул верёвки ей под ноги. — Иди теперь, повесься! Только тазик подставь, чтоб полы не запачкать!
Тайра медленно приподнялась со своего места. Таких глаз, в которых сочетались бы изумление, гнев, страх, жалость и снова изумление, Тинч никогда не видел. Казалось, мгновение — и она, как тигрица, выпустив когти, бросится и разорвёт его на части. Потом в ней как будто что-то сломалось, глаза наполнились слезами. Она, бессильно поникнув, выронив кисть, искусала красивые пухлые губы. Закрыла лицо руками…