А если смотреть на Пруденс, становилось еще лучше. Ее высветленные волосы отливали белизной, словно тень величественного купола. Они неудержимо притягивали взгляд, и, единожды зацепившись, ты уже не мог его отвести – восхищенно любовался безукоризненными очертаниями ее лица и веселой сумасшедшинкой в глазах. Так бывает, когда видишь красивую девушку, а потом замечаешь, как она вытаскивает из ножен жертвенный кинжал. На первый взгляд прекрасно, на второй – волшебно.
Эмброуз спросил у Пруденс самым ласковым голосом:
– О чем задумалась?
– О кровавой мести, – был ответ.
Эмброуз спрятал улыбку за позолоченным ободком бокала:
– Ну конечно.
Он отпил глоток шампанского, и рот наполнился свежим весенним ароматом распускающихся бутонов, обещающим пышное цветение.
Внезапно в темнеющем дворе на булыжную мостовую дождем посыпались блестящие шарики всех цветов радуги. Бирюзовые и алые, золотые и серебряные, они скакали по камням, как мыльные пузыри, но не лопались. Люди сочли это всего лишь пластиковым развлечением для туристов. Но Эмброуз и Пруденс понимали: это магические послания.
Но среди них не было одного – того, которого они ждали. Оно еще не пришло.
Эмброуз проводил блестящие шарики нежной улыбкой, подумав о ком-то другом – таком же маленьком и ярком.
– А ты… о чем… задумался? – спросила Пруденс. Ее голос слегка поскрипывал, словно она не привыкла к простым радостям жизни и не была уверена, правильно ли реагирует на них.
В Церкви ночи под руководством отца Блэквуда на долю Пруденс выпадало не так уж много радостей жизни. Теперь все может пойти иначе. Если они отыщут ее отца.
Эмброуз был в курсе ее планов кровавой мести, но не понимал, почему нельзя совместить возмездие с романом. Ведь эта ночь такая нежная.
– О сестренке, – честно признался он.
Пруденс раздраженно отозвалась:
– А что такого с Сабриной?
– Да ничего особенного. – Эмброуз глубоко вздохнул и совершил святотатство: – Я ее люблю, поэтому часто о ней думаю. Мне интересно, как она сейчас поживает, счастлива ли, вернулась ли в людскую школу или до сих пор печалится по Нику. Давай выпьем за Ника Скрэтча.
Он наполнил бокал Пруденс шампанским. Золотистые пузырьки метнулись вверх, навстречу разноцветным шарикам, оседавшим вокруг.
«Я ее люблю». Ведьмы не часто в этом признаются. Произнести такое – все равно что признаться в преступлении.
К счастью, Эмброуз ничего не имел против преступлений.
Пруденс отпила долгий глоток шампанского.
– Жалеешь Ника?
– Конечно. Ник мне нравился. А что в нем плохого? Он красив, он заботился о Сабрине. А что еще от него нужно? – Эмброуз пожал плечами. – Он внезапно очутился в любовном треугольнике и пришел в ужас, с чем я полностью согласен. Столько бурных чувств приходится переживать там, где есть простое очевидное решение. Все, кто застрял в любовных треугольниках, успокойтесь и придите к компромиссу!
Пруденс наморщилась, точно котенок, которого ткнули носом в миску:
– Тогда, получается, ты пришел к компромиссу с Харви.
– В этом и есть вся прелесть моего плана, – пояснил Эмброуз. – Прийти к компромиссу с Харви, посмотреть, как он умирает от ужаса, найти кого-нибудь еще и прийти к компромиссу с ним.
Пруденс расхохоталась. Ее смех был прелестен, как перезвон колоколов над Флоренцией.
Эмброуз рассмеялся вместе с ней:
– Жаль, что Нику так и не выпало случая ввести Сабрину в мир плотских наслаждений. Ну да ничего, успеют. Или Харви постарается. Готовься к нежным обнимашкам, сестренка! Он, конечно, неопытен и потому неуклюж, но Сабрина его любит. Всегда любила. И не может остановиться, хотя, думаю, старается.
Эмброуз покосился на Пруденс – как она воспринимает эти скандальные разговоры о любви? Пруденс хмурилась:
– Терпеть не могу обнимашек.
– Неужели? – удивился Эмброуз.
Жаль.
Пруденс подперла голову кулаком и мрачно заявила:
– Однажды Ник Скрэтч попытался обнять меня… Наверное. Это было ужасно.