Однако у Эстер Серены не оказалось, как и не оказалось «джипа» на привычном месте. Обеспокоенный, Кассиану хотел уже идти на поиски матери, но Рамиру его остановил:
— Если она уехала на машине, то пешком ты ее не догонишь.
— Но ты знаешь, куда она могла поехать? Между вами вчера что-то произошло? — не унимался Кассиану.
— Да, произошло, — благодушно улыбаясь, сказал Рамиру. — И это было просто замечательно!
— Так, может, она помчалась в город, чтобы купить тебе подарок? — пошутил Кассиану.
— Все может быть, — загадочным тоном произнес Рамиру, чем и успокоил детей, решивших, что у отца с матерью какие-то свои тайны.
Асусена уже собралась идти в школу, а Кассиану — строить лодку, когда у дома остановился «джип».
— Мама! — воскликнула Асусена и помчалась ей навстречу.
Кассиану и Рамиру тоже вышли на террасу. То, что они увидели, заставило их остолбенеть: лицо Серены было в ссадинах, а платье — перепачкано кровью.
— Ты попала в аварию? — бросился к ней Рамиру, опомнившись первым.
— Нет, — холодно отстранила его Серена. — Я привезла тебе ветки, чтобы ты мог сладить крышу над головой. Колья вырубишь сам и построишь такую же хижину, как ту, что я сейчас сожгла. Ничего, Рамиру Соарес, ты сумеешь отстроить ваше любовное гнездышко.
Он, не сказав в ответ ни слова, сел в «джип» и уехал неизвестно куда.
А Кассиану помог матери войти в дом, наказав Асусене срочно найти бинт и перевязать раны. Серена, однако, воспротивилась:
— Ничего не надо делать, сынок. Ты прав, я вся в ранах. Но эти раны не снаружи, а внутри, в моей душе. И пока они не заживут — бинты мне помочь не смогут. Оставьте меня, пожалуйста, одну. Я должна прийти в себя после всего, что случилось.
— Но что случилось, мама? Скажи нам, — взмолилась Асусена.
— Оставь ее, — строго сказал Кассиану. — Не видишь разве, в каком она состоянии?
Полдня Серена провела запершись в спальне, а затем домой вернулся Рамиру и потребовал открыть дверь. В «джипе», кстати, веток уже не было. Из спальни не доносилось никаких звуков, и Кассиану испугался, что мать может наложить на себя руки.
— Я не позволю ей этого сделать, — заявил Рамиру, взяв в руки топор. — Серена, если ты стоишь у двери, то лучше отойди, потому что я сейчас ее высажу.
— Не стоит, — подала наконец она голос. — Я сама открою. Вот, возьми. Это узел с твоим барахлом. Убирайся из дома, Рамиру!
— Какая муха тебя укусила? С чего ты вдруг взбеленилась? — пытался он угомонить жену.
— Я больше не обязана перед тобой отчитываться. Ты свободен, и я свободна.
— По-моему, ты спятила.
— Нет, я никогда еще не рассуждала так здраво, как сейчас, — возразила Серена.
— Но не можешь же ты выгнать меня из дома, даже не объяснив причины!
— А ты можешь жить с одной женщиной и думать о другой? Ты предал меня! Сломал мне жизнь! Я думала, что муж меня любит, а он все эти годы любил другую!
— Серена, о чем ты? Вчера у нас все было так хорошо!
— Нет, это не со мной ты ложился в постель, не меня ласкал. Ты думал в это время о Летисии, произносил ее имя. Конечно, твой выбор оправдан: она нежнее меня. Ее руки не огрубели от стирки и не пахнут луком, как у меня. Ведь я сама готовлю еду нашим детям. Морская вода просолила мои волосы, а ветер спутал их. Солнце сожгло и высушило мою кожу. От бессонных ночей, когда я помогала тебе чинить снасти, у меня появились морщины. Я представляю, как тебе тяжко ложиться в постель со мной, а думать о ней… О шелковом белье, дорогих духах, белой коже…
— Серена, хватит! — Рамиру попытался обнять ее, но она, резко оттолкнув его, продолжала:
— Сегодня ночью ты так ясно произнес ее имя — в постели, которая была нашей всю жизнь!.. Нет, я больше не намерена делить тебя с Летисией. Уходи к ней. Сделай, наконец, то, о чем мечтал всегда, но не отваживался на такой поступок. Отстрой вашу хижину и живи там со своей возлюбленной!
— Серена, все совсем не так, как ты говоришь, — не терял надежды успокоить ее Рамиру.
— Я говорю то, что есть на самом деле. Можешь уходить. Или ты боишься, что она долго не выдержит? Ведь ее дом тоже пропахнет рыбой…
— Перестань! — гневно одернул ее Рамиру. — Не надо так со мной говорить, а не то я…
— Плевать мне на твои угрозы и на тебя! Прочь из моего дома, из моей жизни! Уходи и никогда больше не возвращайся.
Он, держась из последних сил, еще раз попробовал пробиться к ее сознанию:
— Все, что мы пережили в этом доме, не было ложью. Я любил тебя.
— Это я тебя любила, только я! А ты меня — нет! Но теперь я усвоила урок и научусь любить себя, чего бы мне это ни стоило. А ты… Будь мужчиной, не затягивай наше прощание. Не рви понапрасну душу себе и мне.