Генка протиснулся к лестнице, ведущей на второй этаж, в женское отделение. Нашёл под лестницей свободное местечко, уселся на выступе стены, похожем на завалинку, и задумался. Мать, верно, станет плакать, переживать. Завтра зайдут за ним ребята в школу, а мать скажет, что нету Генки, ушёл неизвестно куда. Начнут Генку везде искать. Интересно, что они будут о нём говорить?
Справа, примостившись на том же выступе, сидел парнишка в фуфайке и треухе, сбитом на затылок. Было ему лет двенадцать. Лицо крупное, широкоскулое, с острым подбородком. Из-под шапки торчали густые тёмные волосы, которых уже давно не касалась расчёска. В ногах у паренька сидела худенькая девочка лет шести и обеими руками усердно копалась в таких же тёмных кудлатых волосах.
— Тиша, зудится,—тоненько пропищала она.
— Завтра в прожарку поведу,—тоном взрослого ответил Тиша...
—... Из Ленинграда я. Питерский!—обратился он к Генке. В это слово он вкладывал особый смысл, дескать, в революционном городе жил.— Батю мы ищем. Его с заводом в самом начале войны эвакуировали. Нам говорили, здесь должен быть.
Девочка, что сидела в ногах у Тиши, перестала чесать голову и жалобно зашептала:
— Я к мамке хочу...
— Не хнычь, Нюрка, не маленькая.
Нюрка прижалась к ноге брата и притихла.
— Мы с ней,—Тиша кивнул на сестрёнку,— везде поездили: в Москве были, в Саратове, потом в Краснокамске, в Нижнем Тагиле, а теперь вот в Челябинске. Позавчера на военном товарняке приехали.
— А мать-то где?
— Мама ещё там, в Питере. Захворала. Голодно стало...—Тиша призадумался.—Ну, а нас на самолёте вывезли. Через фронт летели. По нам фашистские зенитки бухали, да не попали. Где им! У нас лётчик мировой был. Кругом разрывы, а он самолёт ведёт, что машину по Невскому. Потом на поезде. Говорили, в детдом везут. Только я не захотел, к бате решил добираться. Так мама наказывала. А где он, батя?.. Урал-то большой. Вчера заходил к одному начальнику, спросил про наших, кировцев. Так он сказал, что нынче столько народу понаехало — где тут найдешь? А сам телефонную трубку снимает. Я как услыхал про приют, задом, задом и—ходу. Нашёл дураков! Генка с уважением слушал Тишу.
— А ты что,—спросил Тиша,—тоже мазурничаешь?
— Нет... — Генка замялся. Хотел было рассказать, что тоже собирается уехать из дома, но раздумал. Стыдно говорить о картошке. Совестно.
Генка пригрелся и уснул.
Продолжение следует
Рисунки В. Г. Курбатова
Пятистенка —деревянный дом, который делится на две части внутренней капитальной (из брёвен) стеной.
“Торгсинские” — до войны были магазины, торговавшие на золото преимущественно с иностранцами. (“Торгсин”— сокращение слов “торговля с иностранцами”.) В них продавались необычные заграничные товары.
Химический карандаш — карандаш с особым грифелем (сердечком), который при смачивании пишет как чернила.
Жмых — выжимки, остающиеся после изготовления растительного масла из семян; обычно идут на корм скоту. Их употребляли в пищу и люди (грызли твёрдые плотные куски).
Репродуктор — громкоговоритель в виде большого чёрного почти плоского рупора.
Картуз — мужской головной убор с козырьком.
Кресало — стальная пластинка, ударяя которой по твёрдому камню — кремню можно высечь искры (огниво).
Фуфайка — стёганая на вате хлопчатобумажная куртка.
Треух — тёплая шапка-ушанка с опускающимися ушами и задником.
Прожарка — во время войны отделение бани, где уничтожали кровососущих насекомых, живущих в одежде (вшей). Всю одежду прожаривали — прогревали очень горячим воздухом, убивавшим насекомых. А голову мыли специальным мылом.
Мазурничать — в данном случае быть беспризорником.
В ГОСТЯХ У «ТРОПИНКИ»
Давным-давно, когда ещё ваших бабушек и дедушек и на свете не было, в декабре 1917 года в Железнодорожном районе Челябинска открылась библиотека. Такая маленькая, что вся умещалась на трёх-четырёх полках. Шли годы, росли и библиотека, и число читателей. Сначала в ней были только книги для взрослых, а с 60-х годов начали появляться и детские.