— К пустой голове руку не прикладывают, — проворчал Федя.
— У кого голова пустая, тот пусть ее и прикрывает, — отпарировал за Степанчика Олег.
КОЛИНЫ ТРОФЕИ
Маршрут отряда лежал на запад — к Коршеву. Попутных машин не оказалось, и путешественники решили по ближайшим селам пройти пешком.
Утро выдалось солнечное, жаркое, разбитая сотнями машин дорога пылила. Пришлось свернуть на проселочную тропу. Зарубин на мотоцикле поехал по грейдерной дороге, условившись встретиться с ребятами на послеобеденной стоянке.
Тропа шла по открытым солнцу полям. На многие километры не виднелось ни одного деревца, ни одной тенистой балки: всюду пшеница и пшеница. Хлебное море, сначала радовавшее ребят, начинало пугать. Казалось, никогда не добраться до его берегов.
Кама пробовала расшевелить товарищей песней:
Голос ее, высокий и звонкий, обиженно заглохнул в пшенице: песню не поддержали. Тогда Кама начала подсчитывать:
— Селекционеры Украины создали полтысячи новых сортов культурных растений, в том числе зерновых…
С каждой минутой палило сильнее. Налетевший однажды легкий ветерок где-то застрял и больше не вернулся. Над притихшими полями потянулись раскаленные струйки воздуха, обжигающие дыхание. Спрятаться от них было невозможно.
— Эх, — облизнулся Степа Лукашин, — пломбирчику бы или эскимо…
Зоя Козлова поспешно согласилась с ним, представив себе, что в такой день, как сегодня, все Чистые пруды в Москве запружены лотками и киосками с мороженым, тележками с газировкой.
— Чаю надо, — пробубнил Касым, — горячего. Крепкого. Можно подсоленного.
— Верное средство в жарких странах, — поддержал его Олег и оживился: — Хотите, прохладный анекдот расскажу? Одна семья села за стол обедать. Все с аппетитом уплетают окрошку. Только ребенок сидит перед тарелкой и слюнки глотает. «Ты почему не кушаешь?» — спрашивают его. А он отвечает. «Жду, когда остынет!»
— Ничего смешного, — отвернулась Кама. — Потому что и в самом деле очень душно тут…
— Ничего, ребята, потерпим, — улыбнулся пересохшими губами Федя. — Вот выйдем на лесистую местность, будет веселее.
— Надо взять левее, — предложил Коля. — Выйдем к реке Серет.
— Нельзя нам теперь отклоняться, — не согласился Сашко. — Иначе мы не встретимся с Зарубиным.
Впереди, километрах в трех, зоркие глаза Ины приметили медленно движущуюся точку. Федя приложил к глазам бинокль:
— Это комбайн. За ним еще… раз, два… шесть комбайнов!
Ребята пошли веселее. Но тропа неожиданно повернула вправо.
Сашко оглядел потные лица ребят.
— Сергеев! — позвал он. — Передай рюкзак Прибыткову!
— Есть!
— Выясни у комбайнеров, где тут близко река или озеро.
Осторожно разгребая руками колючие колосья пшеницы, Коля быстро пошел наперерез комбайнам. Через несколько минут поле поглотило его.
— Пшеничка, — без всякого восхищения проговорил Федя, пристегивая рюкзак приятеля рядом со своим. — Фу, что там наложено?
Рюкзак был тяжелым и неудобно прилегал к спине: на лопатки давили какие-то комья, мешавшие при ходьбе. Федя решил переложить Колины вещи. В рюкзаке, завернутые в полотенце, лежали старые боксерские перчатки.
— Выбрось к чертям! — посоветовал любопытствующий Олег.
— Что ты, — не согласился с ним Степа. — У меня рация вон какая тяжесть, так может и ее — к чертям?!
Впервые за все время похода Федя молчаливо согласился со Степанчиком: бокс — любимое занятие Коли Сергеева. Пожалуй, не занятие, а страсть.
Федя помнил Колю с первого или второго класса. Рос он слабеньким парнишкой. Никто не провожал его в школу, никто не встречал. Ребята с соседнего Лучникова переулка обижали мальчишку. Да и на Чистых прудах он не дружил ни с кем. Когда учились уже в пятом классе, Федя отобрал на катке у Коли коньки, а тот даже не попробовал защищаться.
Вечером, узнав об этом случае, Анна Петровна настояла, чтобы Федя отнес коньки назад и извинился.
— А ведь Колин отец, Николай Николаевич, дружил с твоим отцом, — добавила она, вздохнув.
Увидев вечером Сергеева-старшего, мальчик был потрясен. Известный во время Отечественной войны танковый офицер сидел в мягком передвижном кресле и чинил валенки. Не свои, а сынишки. Ног у Николая Николаевича не было.
— Ага, явился, — обрадовался Сергеев-старший, подняв от работы веселые, да-да, веселые, серые с искоркой, как и у сына, глаза. — А раз явился, садись, герой, — пригласил он Федю и отложил в сторону валенки с мотком черной дратвы.