— Я вот Коле коньки принес, — замялся Федя. — Где он?
— Картошку чистит. Он у меня за хозяина сегодня. Дежурим по очереди. А тебя, брат, я знаю. Ты — Федор, сын Романа Прибыткова.
— Ага. Бабушка говорит, что вы дружили с отцом…
— На Чистых прудах росли, — просто сказал Николай Николаевич и рассмеялся, припомнив, видимо, какой-то забавный случай из своей мальчишеской жизни.
— А какой он был, отец мой? — тихо спросил Федя. — Расскажите!
— Ромка-то? — прищурил один глаз Сергеев-старший. — Занятный малый был! Прежде всего — рыжий. Веснушек этих — так больше, чем у тебя. За прямоту и честность мы его выбрали в совет отряда. Завоевали тогда знамя Барселоны. В то время пионерские отряды соревновались за овладение этим знаменем, подаренным советским ребятам испанскими республиканцами. Год у нас было это знамя. А потом отобрали…
— Почему?!
— Да, понимаешь, взбрела нам с Ромкой в голову блажь — удрать на границу, за приключениями… Нарушили дисциплину пионерскую! Знамя и отвоевали у нас сибирские пионеры! Ох, и было нам!
Николай Николаевич задумался, а потом вдруг сказал:
— А коньки можешь взять себе, Федор. Николаю я другие куплю… Уж побегай и за меня.
Вошел Коля и тоже стал настаивать:
— Возьми, возьми. Только папка их наточит сначала.
Федя попятился к дверям, положил на сундук коньки и выбежал на улицу.
Скоро он узнал от девочек, что мамы у Коли нет, а бабушка доверительно, как равному, пояснила: Колина мама ушла из дому сразу после войны. Говорят, что у нее новый муж. В отпуск она приезжает в Москву, но Коля не хочет ее видеть.
Твердо храня эту тайну, Федя по-иному стал смотреть на Колю Сергеева. И однажды, когда чужие мальчишки сбили его с ног на катке, он подлетел к обидчикам, ловким ударом опрокинул их на лед.
Так Федя и Коля подружились.
Однажды танкисты-однополчане принесли Николаю Николаевичу продолговатый кожаный мешок, похожий на грушу, и пару боксерских перчаток. С тех пор Коля стал аккуратно ходить в клуб пионеров на занятия боксерской спортивной секции, а зимой участвовал в соревнованиях.
Вот почему сейчас, несмотря на то, что рюкзак Коли Сергеева неудобно прилегал к спине, Федя нес его и не чувствовал тяжести.
Татаканье моторов, тихо слышимое в пшенице, вдруг стало резким, как только Коля выбрался на жнивье. Прижавшись к голубому, сверкавшему на солнце боку комбайна, шел пятитонный грузовик, а из-за пригорка спешил второй, за ним вдали торопился третий. Колю обдало горячим дыханием моторов. Штурвальный приветливо подал руку, пригласил к себе. Коля с удовольствием поднялся на мостик.
— Насчет колосков? — спросил штурвальный, смеясь. — Нет, браток, ничего я вам не оставил!
— Каких таких колосков? — не понял Коля.
Сейчас удивился штурвальный:
— Наши пионеры меня контролируют, как я хлеб убираю, не оставляю ли за собой колосья…
— Я из пионерской экспедиции! — пояснил Коля. — Мы к Коршеву идем. Река тут близко есть?
Комбайнер охотно показал.
— В пяти километрах отсюда будет балочка, а там и река. — Он прищурил глаза, внимательно оглядел Колю. — А на усадьбе не ваши парни гуляют? Тоже, говорят, из экспедиции. «Победу» чинят! Между прочим, сомнительные парни. Один такой гогусь — франт, с завитым оселедцем. Ну, это чуб по-нашему…
Коля так и присел от неожиданности. Он сразу понял, о ком идет речь: «гогусь» с «завитым оселедцем» — это наверняка Витька Шапиро!
— Где усадьба? — заторопился комиссар экспедиции.
— Садись на грузовик, подвезем.
Коля шаром скатился с комбайна, забрался в кабину пятитонки. Шофер осторожно вывел машину из-под брезентового рукава хедера и направил ее к видневшемуся вдали неподвижному ветродвигателю.
Минут через пятнадцать Коля был уже на усадьбе колхоза. Здесь ему указали на чайную, около которой стояла с помятым радиатором запыленная «Победа». Из-под брезентового зонта чайной кто-то вполголоса напевал:
Присмотревшись, Коля узнал Ваську Самойлова. Рубашка на нем была расстегнута, и на впалой груди виднелась татуировка. «Факт, Васька ездит вместе с Витькой», — смекнул пионер и направился к столику, за которым сидел парень.
— Алло, Самойлов!
Васька взглянул невесело. В белесых бессмысленных глазах не отразилось ничего, кроме полного безразличия. Он был пьян.