— Ба, все равно расскажи. Пожалуйста… Мне вполне можно доверить самую-самую страшную тайну. Могила!
— Какая там тайна! — устало улыбнулась Анна Петровна. — Давно это было, внучек…
Деда своего Федя знал лишь по воспоминаниям бабушки да единственной в семье пожелтевшей от времени фотографии. На ней в рост изображена только что повенчавшаяся пара. Низенькая, с широко расставленными большими глазами девушка доверчиво прижалась к парню в косоворотке, которая, казалось, вот-вот лопнет на его широкой груди. Хотя для обоих был радостный день, молодые супруги не улыбались. Словно знали, какая суровая судьба ожидает их в будущем.
А сегодня из рассказа бабушки, как бы выплывая из далекой дымки, перед Федей вырисовывался совсем другой образ деда — молодого командира Красной Армии. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, он сменил рубаху-косоворотку на кожаную куртку, крест-накрест перехваченную тугими ремнями. Густые рыжие кудри — «как у тебя, внучек!» — едва прикрывала буденовка. Дед служил в Первой Конной, у самого Семена Михайловича Буденного. Когда закончилась гражданская война, когда разбили белогвардейские армии и прогнали с советской земли разных интервентов, он мечтал вернуться на свой завод и строить мирную жизнь, растить сынишку Ромку. Но не суждено было вернуться Игнату Никитичу. На Украину напали легионы панской Польши.
На врага была двинута Первая Конная армия товарища Буденного…
— Зимой в 1921 году получила я весточку об Игнате Никитиче — письмо от раненого его друга, — тихо, с раздумьем говорила бабушка. — Оставила я Романа на попечение соседей, ему уже шестой годок шел, — и на Киевский вокзал, да в путь…
Ох, Федюша, и трудно же я добиралась! Ехала в теплушке, так тогда товарные вагоны называли. А билетом и пропуском мне служило письмо из лазарета, что тот боец написал.
Приехала я в Проскуров, нашла лазарет. А друг-то Игната уже скончался от ран. Добрые люди показали мне холмик на кладбище, на холмике — красный столб. Долго стояла я около могилы без слез, вот как сейчас. И чувствую, кто-то берет у меня из рук узелок с вещичками, усаживает. Гляжу — солдат какой-то, пожилой… И говорит мне, что он тоже из Москвы, только с Цинделевской мануфактуры. Воюет с бандами Махно. В тот день он хоронил своих товарищей. «Много погибло хороших людей от буржуев!» — закончил он. Тогда я поведала свое горе, письмо показала. «Сынок-то жив?» — спрашивает. «Жив, — отвечаю, — да как же без отца-то теперь?» «А Советская власть на что? Наша власть, народная, без помощи тебя не оставит!»
Как я поняла, человек этот был из корпуса червонных казаков. Конечно, он все знал. И не стал от меня утаивать…
В одном местечке, название такое мудреное, красные под командой Игната отбили у белых панов обоз с награбленным добром. Берегли его солдаты, хотели сохранить для Красной Армии. Но бандиты накопили силы и окружили отряд. Видит Игнат Никитич, что нет спасения, и приказал зарыть ценности под двумя каштанами: «Придут наши — возьмут!» Солдаты все закопали, дали залп, и Игнат велел всем переплывать реку. А сам с бойцом, который потом написал мне из лазарета, остался прикрывать отступавших товарищей…
— Какой дед был! — воскликнул Федя и спросил: — Но почему красноармейцы залп дали? Или под каштанами они кого-то похоронили?
— Не знаю, милок. Видно, так полагается…
Федя недоверчиво покачал головой.
— Нет, бабуся. Залп просто так не дают… Это понимать надо!
— Спать, спать пора, — вдруг спохватилась Анна Петровна. — Поздно уже.
В голове у мальчика роились тысячи мыслей. Дед остался на вражеском берегу, послал раненого бойца обо всем сообщить своим и погиб, навеки унеся с собой тайну.
— Ба, а где зарыли-то? Как город называется?
— Не совестно тебе? — пристыдила Анна Петровна. — Дед за революцию сражался, а ты свое — клад. Не знаю! Почти сорок годов минуло. Называли мне бойцы, да я забыла.
— Вспомни, бабуся! — стоял на своем Федя.
— Подольск, кажется…
— Ох, ошибаешься. Подольск же под Москвой. Хорошенько вспомни!
— Или Волочаевск… — нерешительно произнесла Анна Петровна.
— Волочаевские дни! — живо подхватил Федя, но тут же притих. — Это, ба, на Дальнем Востоке.
Почти всю ночь он не спал. А под утро, когда веки закрылись против воли, увидел сон. Но приснился не дед и не его клад, зарытый в далекой стороне, а другое. Федя увидел себя совсем маленьким мальчиком, только что начавшим самостоятельно зашнуровывать ботинки… Бабушка что-то говорит, а он, не слушая ее, спотыкаясь, бежит на звонок к дверям, берет от девушки-почтальона письмо и отдает маме. Она в белом халате врача, веселая. Но вдруг мама выронила конверт. Бабушка нагнулась за ним, да так и осталась лежать на полу. А Федя стоит рядом и никак не может понять своим маленьким сердечком нависшую над всеми троими беду. Потом — мама в военной шинели… И вагоны, вагоны…