После этого рассказа ребята как будто и совсем перестали горевать, что в Сверкающем гроте оказалось не золото, а медь.
…Краешек солнца показался из-за леса. Посветлели, засверкали верхушки берез. На западе уплывали за далекие синие горы последние космы грозовых туч. С речки возвращались ребята.
— Тащите свои миски, ложки! — встретил их вожатый.
— Павел, чего они смеются! Ведь такая наука есть — пещерология? — спросил Вова.
— Есть. Только она называется немного не так. Спелеология.
— Спелеология? — Вова задумался. — Ну, все равно. Значит, я буду называться как — спелео-ло-лог, да?
— О-о, ты решил стать спелеологом? — заинтересовался инженер.
— Обязательно! Вот я побольше вырасту, я знаете какие пещеры открою!
— Никаким он спелеологом не будет, — вмешался старший брат. — Он букашечник.
— И вовсе нет! И тебя не спрашивают! Я сейчас гидротехник. А насекомые — это… — Вова подумал и совершенно серьезно закончил: — Это так, детское увлечение.
Все рассмеялись, но Вова продолжал оставаться серьезным. Он поддернул свои брючонки и сказал:
— Вот видите — даже штаны стали спадывать. Это значит — я похудел. Миша, когда вырос, тоже похудел.
— Павел, знаете, нам сейчас Витя показывал, как по деревьям надо лазить. Ух, и здорово! Мне казалось, я хорошо лазаю, лучше Миши, а Витя — он, как кошка. Быстро-быстро!
— Ой, у вас зеркало есть! — заметил Дима. — Можно посмотреться?
Это было маленькое походное зеркальце, но оно вполне удовлетворило ребят. Конечно, окажись здесь большое — метра в два — трюмо, было бы лучше, а то пришлось установить очередь, так как каждому хотелось взглянуть на собственную физиономию.
Все немного похудели за эти дни и все загорели. Брови Лёни стали совсем белесыми, а его вздернутый нос, обожженный солнцем, облупился. Веснушки на Мишином лице стали менее видны: цвет кожи почти сравнялся с их цветом. Скулы на Витином лице выпирали больше обычного. Дима, посмотревшись в зеркальце, спросил:
— Вот тут, у губ, появились складки, да?
Ему очень хотелось этого, потому что, думал он, складки у рта придадут лицу выражение суровой энергии.
Вова смотреться в зеркало отказался.
— Что я, девчонка, что ли! — заявил он.
Но когда все принялись есть, Дубов-младший тайком от других взял зеркало и уставился в него. Над ним засмеялись. Он кротко пояснил:
— Прыщик вскочил, вот тут, — и неопределенно повел пальцем возле совершенно чистого лица.
Варево было очень вкусным, а Степан Васильевич сказал, что его помощник и шофер скоро должны вернуться из деревни с ведром молока. Это известие было принято с шумным одобрением.
Геолог все посматривал на Лёню, потом спросил:
— Тикин, твоего дедушку с отцовской стороны звали не Леонид Захарович?
Лёня задержал ложку, направленную было ко рту, быстро глянул на геолога и ответил:
— Да. А вы откуда знаете?
— Да вот знаю, — улыбнулся Степан Васильевич. — Очень хорошо был мне знаком этот замечательный человек. Я ведь у него учился. Еще в школе. Он меня и на специальность мою навел — на геологию. И в пещере этой в первый раз я был с ним. В тысяча девятьсот двадцать первом году. А на следующий год он умер. — И геолог замолчал, задумавшись о чем-то.
— Вот здо́рово! — сказал Дима, восхищенно поглядывая то на Степана Васильевича, то на Лёню. — А план… Лёнь, покажи-ка план.
Геолог с интересом взял измятый, пожелтевший лист. Суровое лицо его просветлело.
— Да, да, — промолвил он. — Эту копию Леонид Захарович снял с плана…
— …в «Записках УОЛЕ», да?
— В «Записках УОЛЕ». Совершенно верно. Ходил тогда с нами в пещеру мужичок один — Игнатьич, из соседней деревни.
— Сломин его фамилия, такой высокий?
— Да вы, оказывается, всё знаете! — удивился геолог. — Сломин, горщик по профессии…
— Это наш знакомый, — гордо сказал Вова.
— Чудеса! А грот вы нашли как? По этой вот надписи?
— По надписи. И еще у нас есть дневник дедушки. Только там страница оборвана.