По каким-то незаметным, одному ему известным приметам Кожухарь распознавал спрятавшиеся зенитки, находил замаскированные укрепления.
Пушка молчала.
— Хорошо, что она не стреляет, — сказал Балашов, — но сейчас я бы предпочел, чтобы она выстрелила.
— Может, она не здесь? — усомнился Рындин.
Кожухарь пожал плечами:
— Куда ей деваться? Такому орудию железная дорога нужна. Прокладывали специальную ветку.
Шло время. Было очень холодно, но костер разводить не решились. Вскрыли банку консервов. Вдруг земля дрогнула от далекого удара.
— Она! — крикнул Балашов.
Кожухарь засек время. Следующий выстрел последовал ровно через десять минут. Но разведчики не могли определить откуда. Прошло еще десять минут. Кожухарь, не отрываясь от секундной стрелки, поднял руку:
— Огонь!
В ответ загремело. Гитлеровцы были пунктуальны.
И разведчики опять ничего не увидели.
— Дьяволы! Они хорошо закамуфлировали орудие! — вскричал Балашов.
— Ничего, — пообещал Кожухарь, — стемнеет, и мы засечем по вспышке. А пока что намечайте ориентиры, которые будут видны в темноте.
— Вон то дерево, — показал Рындин. — Оно на фоне неба.
— И та скала.
Кожухарь кивнул.
Теперь разведчики с нетерпением ожидали ночи. Наконец короткие крымские сумерки заволокли разбросанные домики Сюрени, и сразу началась ночь.
Разведчики напряженно всматривались в темноту. Пушка молчала. Восемь часов. Тишина. Девять, десять…
Время близилось к одиннадцати.
Выстрел раздался неожиданно, вспышки заметить не удалось.
— Досадно! — Кожухарь взглянул на часы. — Ровно одиннадцать.
Прошло десять минут. Воздух стал на мгновение тугим. Протяжно загрохотало эхо.
— Кто видел вспышку? — спросил Рындин. — Я не видел.
— Никто не видел. Вспышки не было, — ответил Кожухарь.
Не было вспышки и при третьем выстреле.
— Так, — спокойно проговорил Кожухарь. — Все понятно.
Он задумался. Было ясно, что вспышку гасила какая-то сложная система. Оставалось одно: проникнуть в Бахчисарай. Но план этот был трудно выполним. Гитлеровцы по виду сразу распознали бы в них партизан. Кожухарь надеялся на темноту. Больше надеяться было не на что.
Рындин вел разведчиков через горы, нависшие над самым городом. Узенькие, кривые переулочки упирались в скалы. Заставы в таких местах не выставлялись. Эту часть города немцы считали неприступной.
— Хорошо, что ночь, — невесело пошутил Балашов. — Хоть не видно, куда ставишь ногу. Днем бы я ни за что не спустился.
— В следующий раз возьмем парашюты, — скупо усмехнулся Кожухарь.
Наконец разведчики перевели дух. Им не верилось, что спуск закончился и они остались целы. Они быстро двинулись вниз по крутому, извилистому переулку.
Рындин свернул вправо. Улицы не освещались, хотя где-то неподалеку стучал движок. Внезапно Рындин остановился. Они прислушались. Из темноты нарастал шум мерных тяжелых шагов.
— Патруль! — шепнул Кожухарь.
Спрятаться было негде — ни ворот, ни калитки. А грохот сапог раздавался все ближе. По знаку Кожухаря, они перелезли через каменный забор. Патруль прошел. Путь был свободен.
Дом, куда привел разведчиков Рындин, стоял на отлете, в маленьком глухом переулке. Партизан здесь принимали не впервые. Хозяйка, немолодая женщина с землистым лицом, поставила на стол холодную картошку и стала тонкими ломтями резать хлеб, с опаской посматривая на оружие разведчиков. Партизаны никогда еще не приходили так открыто.
При свете мерцавшей коптилки Кожухарь огляделся. Жили здесь бедно. Голые стены, посередине комнаты стол, возле него две табуретки. Да еще у окна в большом глиняном горшке цвела чахлая герань, которую с неожиданной нежностью потрогал своими большими руками Рындин. В углу тускло поблескивали образа.
Худой старик — наверное, отец хозяйки — неопределенно кивнул в сторону:
— Ну, как там?
— Ничего, дед.
— Да-а… А я вот тоже двух Георгиев имею… Еще за прошлую германскую, — сказал старик. Он сказал это без хвастовства, просто желая стать чем-нибудь ближе людям оттуда.
Хозяева слышали про орудие, которое разыскивали партизаны, но где оно установлено — не знали. Выяснилось, что местным жителям вообще ничего не известно. Всюду запретные зоны, из города никого не выпускают.