— Вот что, — сказал он, — а ведь Алексей Петрович, верно, шагу не шагнет в своих делах без вас. Или мне так кажется?
— Не я его учила делу. Учитель — вы! — Снова она поглядела на него сначала серьезно, потом — лукаво, но тут же сказала еще: — А я что? Я в жизни своей ничего не видела, не знаю!
Вот это было совсем напрасно ею сказано, если она хотела еще полукавить. Не надо было этого говорить.
Догнали Парамонова с Лопаревым, и Рязанцев позвал:
— Алексей Петрович!
— Ась?! — торопливо отозвался Парамонов. Должно быть, Парамонову хотелось закончить разговор с Лопаревым, и он очень радостно произнес это свое «ась».
— Алексей Петрович, ведь вы же на Всесоюзной сельскохозяйственной бывали?
— А как же! В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом — широким показом.
— Ну, а жену с собой брали? Чтобы она посмотрела Москву?
Елена Семеновна не дала ответить. Обидевшись, что о ней спрашивают у мужа, сказала:
— Конечно! Ездила! Все видела!
— Она-то, — спустя долгое время подтвердил Парамонов, — она-то ездила. Все-все я ей показывал там!
— Ну вот, — снова обращаясь к Елене Семеновне, сказал Рязанцев. — Значит, не только эти горы вы знаете…
Его ничуть не озадачило выражение досады на лице Елены Семеновны. Он уже видел на нем и внимание, и радость, и смущение, и лукавство, видел его строгим, а теперь смотрел в ее обиженное и какое-то недоумевающее лицо и думал, что все-таки она не будет обижаться. В самом деле, тихо она заговорила:
— Так вы что же думали — вот так совсем ничего-то я и не видела? Только ведь в Москве-то разве рассмотришься за неделю какую или за две? Я больше удивлялась там. А мало этого — одного удивления…
Таким было примирение между ними.
Паром оказался на той стороне реки. Алексей Петрович поглядел внимательно.
— Здесь Меркурий. Во-он за ветлой — удочки закинуты. Погуди-ка, Гриша!
Шофер, только что подъехавший к переправе круговой дорогой, стал звать паромщика сипловатыми гудками «козлика», и вскоре на том берегу показался человек в бурой войлочной шляпе, с бурой же бородой, с ножом в больших деревянных ножнах на поясе. Крикнул: «Сейчас я! Сей-час!» — и, приложив руку к шляпе, стал рассматривать, кто это незнакомый едет с директором. Не торопясь взошел на паром, а потом снова шагнул на берег.
— Шест забыл! — сказал Парамонов.
Меркурий отыскал шест, снова взошел на паром и снова задумался.
— Блок соскочил! — сказал Парамонов.
Меркурий вскарабкался на перила, поправил шестом блок и снова стал неподвижно…
— Чалку не отдал! — сказал Парамонов.
Меркурий отправился на берег, снял чалку с пенька, и Парамонов крикнул теперь уже веселее:
— Давай, давай!
Паром начал переваливать через реку. Рязанцев, глядя на Меркурия, который в одной руке держал гребь, а в другой — кисет с куревом, сказал:
— Каков мужчина! Борода-то, борода!
Елена Семеновна спросила:
— Нравится?
— Не заметить нельзя — вот в чем дело…
— Ну, на обратном пути будем переправляться, не заметите.
— Почему же?
— На другого мужчину поглядите. На Шарова. Этот под Шарова только работает. Не более того.
Все-таки, покуда переправлялись, Рязанцев не спускал глаз с Меркурьевой бороды. И Меркурий, должно быть, был польщен таким вниманием.
Пристали к берегу, «козлик» зафыркал, осторожно сполз на берег, покачнув паром. Алексей Петрович сказал:
— Тут ручей течет особенный! Будем воду из него пить! Нарочно завернем на ручей!
— Не хвастайся заранее, Леша, — заметила Елена Семеновна. — А если Николаю Ивановичу не понравится?
— Что за ручей? — спросил Рязанцев.
— Не хвастайся заранее, Леша, — опять повторила Елена Семеновна.
Парамонов сказал:
— Садитесь, Николай Иванович! Гадать не будем, сейчас отпробуем водицы! Тут всего-то — полкилометра свернуть с дороги.
Вскоре выехали на небольшую лужайку, покрытую редкой травой, серым крупным песком и отшлифованными круглыми булыжниками. Должно быть, весной и летом в сильные дожди вода здесь все затапливала, а сейчас лужайка эта, как паутиной, была покрыта ручейками, которые то сливались вместе, то снова дробились и растекались в разные стороны. Ручейки были с чуть заметным синеватым оттенком.
Елена Семеновна вышла из машины вслед за Рязанцевым, сперва засмеялась, потом стала опять серьезной.