— Ну как поди не помню, — ответила Егорьевна, распрямившись над большим чугуном, который она только что принялась изнутри отмывать тряпицей. — Я-то, женщина, да такую девку не запомню! Таких и в кино не всякий раз кажут! Ритой ее звали.
— А его?!
— Андреем. Лицом не очень, так мужчину разве с лица ценят? Серьезный, без баловства. С ней строгий.
— Позвольте, позвольте, вы ошиблись. Они вовсе неженатые, эти люди.
— Как это — ошиблась? Сама же их в горнице спать ложила, а теперь — ошиблась? Ты мне про ту девку плохо не говори. Не поверю. Сама видела их семейную жизнь.
— Видели?
— Она-то больно карактельно с ним, придурилась, командует: и туда сходи, и это принеси. Как с мальчишкой…
— Это очень может быть! Отчего же!
— …а потом он взъярился на нее: а ну, кричит, сними с меня сапог! Вот тут на крыльце и было.
— А она?
— Сняла небось. Ручонки дрожат, боится. Не свыклась еще.
— Оба?
— Что — оба?
— Оба сапога?
— Так нешто он в одном спать пойдет?
Сумерки миновали, ночь настала, вот-вот рассвет должен был начаться — Реутский все не смыкал глаз, лежал рядом с Лопаревым на сене и глядел в небо, в квадрат голубоватого лаза. Подушка была у него под головой, настоящая подушка, о которой он так часто вспоминал в эти дни в лесу, одеяло было — они ему только мешали. «Боже мой, — думал он, — хоть то хорошо, что Лопарев ничего не знает!» Но перед рассветом не выдержал и ткнул Лопарева в бок.
— Спите?
Лопарев тотчас повернулся и спросил:
— В чем дело?
— Михаил Михайлович, милый, — прошептал Реутский.
— Что-о-о? Дело-то в чем?
— Андрей и Рита были здесь. Это о них хозяйка говорила — муж и жена…
— Не может быть! Вот влип так влип парень! В жизни не поверил бы!
— И вы думаете, я сам когда-нибудь мог предположить?
— Слушай, Лев, не понимаю: а при чем здесь ты?
— Я… Она моя хорошая знакомая, Рита. Очень хорошая. Невеста. — Реутский накрыл голову подушкой, полежал неподвижно, потом бросил подушку в сторону. — Не удивляйтесь. Она никому не велела об этом говорить. Никому! Ни словом!
— Так ведь по глазам было бы видно?
— Она и глазам велела молчать…
— Сила! Определенно! Знаешь что, ты лучше поспи, Лев. Утром еще хозяйку расспросим. Может, это просто цирк. И больше ничего.
— Хозяйка укладывала их в доме.
— Ну и что ж из этого? Что она потом, в щелку подглядывала? Наше дело бродячее. Вон и Онежка где-то ходит с Рязанцевым. Мало ли что…
— Хозяйка видела — Рита снимала с Андрея сапоги. Андрей приказал — она сняла. Оба.
— Факт! — сказал Лопарев. — Факт как таковой! Сила! Не выдумаешь.
— Что же делать, Михаил Михайлович?
— Спать… Спать или ничего не делать. Одно из двух.
Однако Лопарев тоже не засыпал. Спустя некоторое время проговорил:
— Зараза девка! Не дай бог влюбиться! Ее мне не жалко — сама себе хозяйка, а вот Андрюха…
А когда уже светало, предупредил Реутского:
— Ты вот что, Лев, старшему Вершинину — ни гугу! Я поговорю с Андрюхой, пусть сам отцу расскажет. Это же для Вершинина-отца знаешь какой удар?! Как же я теперь с ним ругаться буду — ума не приложу!
— А вы не ругайтесь.
— Не ругаться — ему волю над собой дать.
…В лагерь Лопарев и Реутский шли быстро, без остановок.
— Выше нос, Лев! — повторил несколько раз Лопарев. Реутский молчал.
Поднялись на открытый взгорок, который одним плечом упирался в круглую залесенную вершину, а другим принимал удары шумного, пенистого ручья. От взгорка и ниже по течению этого ручья место было безлесное, только кое-где поросшее кустарником и кедровой молодью. Кедрач наступал с обеих сторон — с востока и с запада, но северные ветры вынуждали его прятаться за камни и выступы, а тем временем из лиственничной куртинки, которая стояла в очень удобной ложбине по ту сторону ручья, эти же ветры приносили сюда ее семена.
Семена лиственницы никак не могли попасть на заветренную сторону камней, укрыться за них, и лиственничная поросль, едва приподнявшись над травой, уже снова гнулась к земле.
Небо здесь, над поляной, было чистым и светлым, светлее, чем над лесом, а солнце — ярче; чуть тянуло ветерком. Дали отсюда открывались — их было видно и прямо на восток, и через ручей на север, и они тоже спокойно и как-то вдумчиво глядели с двух сторон на эту поляну: что здесь совершается?
Лопарев, стоя па взгорке, осмотрелся и спросил Реутского:
— Ну, а что она теперь будет делать?
— Кто? Кто она?
— Я про лиственницу спрашиваю!
— Не знаю. Не знаю, не знаю…