Оно приземлилось вдвое дальше, чем копье испанца. Тот пришел в ярость и вскоре слег.
Я уже забыл названия тех трех племен, что располагались лагерями вокруг миссии. Отец Теренс записал их для меня, но ту бумажку я потерял. Я запомнил только суть: племя А было другом и союзником племени Б и оба были кровными врагами людей из племени В, которое, попав в положение изгоя и лишившись притока женщин, находилось на грани вымирания.
Три лагеря были равноудалены от миссии: каждое племя располагалось с той стороны, откуда было ближе до его родного места. Драки начинались лишь после обмена оскорблениями и обвинениями в колдовстве. И все же, по молчаливому уговору, ни одно из племен-союзников не нападало на своего общего врага. Все три племени признавали миссию нейтральной территорией.
Отец Вильяверде потворствовал этим периодическим кровопусканиям: пока дикари упорствуют в своем неведении Евангелия, они обречены сражаться друг с другом. Кроме того, амплуа миротворца льстило его самолюбию. Заслышав крики, он мчался на место происшествия, вставал между бряцающими копьями дикарями, воздевал руки на манер Христа, усмиряющего воды, говорил: «Остановитесь!» – и воины, стушевавшись, с виноватым видом расходились по домам.
Главным законником в племени В был человек с незабываемым именем Наглый Жулик Табаджи. В юности он был хорошим охотником и сопровождал экспедиции рудоискателей по Кимберли. Теперь он ненавидел всех без исключения белых и за тридцать лет ни словом не перемолвился с испанцами.
Наглый Жулик был мужчиной богатырского телосложения, но со временем состарился, скрючился от артрита и покрылся коростой от кожной болезни. Ноги ему отказали. Он сидел в полутени своей хижины, и собаки лизали ему болячки.
Он понимал, что умирает, и злился. Наблюдал, как молодежь в его племени тает на глазах: кто-то уходил, кто-то погибал. Скоро никого не останется – некому будет ни петь песни, ни давать кровь для церемоний.
В представлениях аборигенов невоспетая земля – мертвая земля; поэтому, если песни забываются, сама земля обречена на смерть. Допустить ее гибель – страшнейшее из возможных преступлений. С этой горькой мыслью Наглый Жулик и решился передать песни врагу – и тем самым подарить своему народу вечный мир. Разумеется, это было решение куда более мудрое, чем попустительство вечной войне.
Он послал за Флинном и попросил его выступить в этом деле посредником.
Флинн начал ходить от лагеря к лагерю, спорить, уговаривать. Наконец спасительный выход был найден. Оставалось лишь выработать протокол.
Наглый Жулик приступил к переговорам. Согласно закону, передать песни должен был он лично. Вставал вопрос: как именно это осуществить. Ходить сам он не мог. Предложение перенести его на руках он отверг. Сесть на лошадь с презрением отказался. В конце концов Флинну удалось найти подходящее решение: он позаимствовал тачку на колесах у повара-малайца, работавшего в огороде.
Процессия тронулась с места между двумя и тремя часами паляще-знойного синего дня – во время сиесты, когда какаду молчат, а испанцы храпят в кроватях. Возглавлял шествие Наглый Жулик на тачке, в которую впрягся его старший сын. На коленях у старейшины лежала завернутая в газету чуринга, которую он сейчас намеревался передать вражескому племени. Остальные тянулись за ним гуськом.
Потом из кустов за часовней вышли двое мужчин – из племен А и Б – и проводили процессию к месту сбора.
Флинн плелся в хвосте, чуть позади. Глаза у него были полуприкрыты, он производил впечатление человека в трансе. Он прошел совсем близко от отца Теренса, но, похоже, не узнал его.
«Я видел, что он находится „не здесь“, – рассказывал мне отец Теренс. – И понимал, что нам грозит беда. Но все это было очень трогательно. Впервые в жизни мне довелось лицезреть картину мира на земле».
В предзакатную пору одна из сестер милосердия, идя короткой дорогой через буш, услышала гудение голосов и мерное так-так бумерангов, которыми стучали, как трещотками. Она побежала докладывать обо всем отцу Вильяверде.
Он помчался туда, чтобы разогнать сборище. Из-за дерева вышел Флинн и преградил ему дорогу.
Потом люди говорили, что Флинн всего лишь схватил нападавшего за запястья и удерживал его на месте. Однако это не помешало отцу Вильяверде строчить письмо за письмом вышестоящим чинам ордена, заявляя о неспровоцированном нападении и требуя исторгнуть этого приспешника сатаны из лона церкви.
Отец Субирос советовал ему не накликать приезд начальства. Влиятельные группы, стоявшие на защите аборигенов, и так уже призывали правительство распустить эти две миссии. Флинн ведь не принимал участия в языческом обряде – он просто выступал миротворцем. А что, если слухи об этом просочатся в прессу? Что, если выяснится, что два престарелых испанца давно разжигали межплеменную рознь?