Что это? Какая-то ошибка? Ведь панцири Шуйского хранятся в Оружейной палате. И на бляхе-мишени, которая укреплена на его кольчуге, стоит точно такая же надпись: «Князя Петра Ивановича Шуйского».
Пришлось краеведу обратиться в Оружейную палату к научному сотруднику Николаю Васильевичу Гордееву. Тот сделал предположение, что тобольская мишень, видимо, когда-то находилась на втором панцире Ермака. Пришлось последнему владельцу кольчуги, боясь преследования московских людей, ее тут же «обезличить». Возможно, она и по сей день где-нибудь хранится. Но это всего-навсего лишь предположение…
Станислав Мешавкин
НА СЕМИ ВЕТРАХ
Очерк
Надо же случиться такому. Мне необходимо было попасть в горную Шорию, к известному синоптику Анатолию Витальевичу Дьякову. Пассажиров пригласили в самолет, стюардесса попросила надеть привязные ремни, оделила каждого традиционной конфеткой, а потом объявила, что полет отменяется по метеоусловиям Новокузнецка. Десять часов ночного бодрствования в переполненном аэровокзале уже само по себе располагало к размышлениям о погоде.
Погода — вечный спутник нашей жизни, наша радость и огорчения. Утром, собираясь на работу, мы одеваемся в соответствии с метеосводкой. Обещают по радио холод — укутываемся потеплее, прогнозируют жару — надеваем легкую рубашку. Бывает, попадаем впросак и, кляня синоптиков, мчимся домой под проливным дождем в этой самой легкой рубашке. Впрочем, это мелочи жизни. А вот если рыбацкая шхуна вместо обещанного штиля попадает в жестокий шторм, тут недалеко до беды. О сельском хозяйстве и говорить не приходится, оно в вечной зависимости от капризов неба.
Трудно сыскать профессию более неблагодарную, чем синоптик. Точный прогноз мы воспринимаем как само собой разумеющееся, а случись ошибка… Впрочем, и то сказать, не так уж редки эти ошибки. Не случайно официальные сообщения столь дипломатичны по своим формулировкам, и авторы их редко заглядывают далеко вперед.
И вот, добравшись наконец до рудничного поселка Темиртау, я поднимаюсь по крутому склону к дому, где живет человек, который смело предсказывает погоду на ближайшие два-три месяца. Ориентиром среди полузанесенных снегом избушек служит маленькая круглая башня обсерватории, открытая всем ветрам. Дороги на этих улочках нет, от дома к дому ведет узенькая, протоптанная в глубоком снегу тропинка. Попадется встречный, и сразу возникает ситуация, описанная в детском стихотворении про двух баранов, каждый из которых упрямо не хотел свернуть в сторону. Впрочем, здесь до конфликта не доходит. Если встретится мужчина, по неписаному уговору уступает тот, у кого надежнее обувка, если, на беду, женщина, смело увязаешь выше колена в сугроб. Вот наконец, и башенка. Табличка — «Гелиометеостанция горной Шории». Единственная в стране станция, где прогнозы основаны на долгосрочных наблюдениях за солнцем. А само солнце сегодня за облаками, такое далекое от земных дел, бесстрастное.
Приземистое деревянное здание. Встречают меня три кошки (как оказалось впоследствии, мыши начали атаковывать архив). Из глубины комнаты, встав из-за стола, сплошь заваленного книгами и журналами, спешит хозяин. Коренастый, улыбчивый, с густой копной волос, отмеченных печатью возраста. Бог погоды, как именуют его в этих краях, — Анатолий Витальевич Дьяков.
…В четырнадцать лет Толе Дьякову попалась в руки книга знаменитого французского астронома Камилла Фламмариона «Популярная астрономия». Учебники и художественная литература были отброшены в сторону. Небо захватило его. Прежде далекое, недоступное, оно стало родным и близким, открывая перед ним тайны вселенной.
«Когда люди узнают, что такое земля, и ознакомятся со скромным положением своей планеты в бесконечности, когда они лучше оценят величие и красоту природы, они перестанут быть безумцами, такими грубыми, с одной стороны, и такими легковерными, с другой; тогда они будут жить в мире, в плодотворном изучении Истины, в стремлении к развитию Разума, в благородном употреблении своих высших духовных потребностей».
И сейчас, когда за плечами 64 года, Анатолий Витальевич читает эти слова со страстью, как свои глубоко выношенные мысли. Читает по-русски, затем по-французски. В этом глухом поселке, в бревенчатой избе так непривычна, так неожиданна французская речь.