— Пойду сам. Только, раз я нездешний, мне нужен проводник, знакомый с местами.
Тогда я не утерпел, выступил.
— Знаю хорошо всю местность, потому как я сын лесника. Я согласен, товарищ секретарь.
— Ну хорошо, — сказал Дед, — завтра на рассвете и отправимся в путь, Митьша.
Рано утром мы тронулись в наш рискованный поход. Оружия, понятно, не взяли. Дед объяснил так:
— Может, мы и не вернемся, а уж если наганы покажем, так не вернемся наверняка.
Вот мы и пошли. А денек выдался погожий, хотя и подувал с гор свежий ветерок. Птицы свистят, и дух лесной голову дурманит. На «белках» снег сверкает, а в долинах все зелено и как будто умытое блестит: и трава и кусты; Иртыш течет еще по-весеннему игривый и мутный. Но путь наш лежит к Бухтарме. Шагаем мы, стары да малы, он в плохоньком пальтишке, я в отцовской телогрейке, оба с посошками, как нищие странники. Шли мы сперва бойко, а потом уставать начали. Пришлось чаще привалы делать. Таким образом добрели мы до Бухтармы. Глядим: рыбачья землянка. Вылез из нее старый рыбак, страшного вида мужик, на лешего похож.
— Можно переночевать, добрый человек?
— Мне и одному тесно. Спите на воле.
— Ну что ж, мы люди негордые, уснем и возле костра на пихтовых ветках.
— Куда это вас нелегкая несет?
— Пробираемся к Горным Орлам.
— Родичи небось?
— А как иначе: рабочие люди всегда друг другу родичи.
— Не рабочие они, а дурни. Покидали дома и пашни, живут впроголодь.
В такой приятной беседе мы скоротали ночь, а наутро рыбак показал нам дорогу, вдоль берега Бухтармы. Шли мы довольно долго, а потом тропинка вывела на высокую гору. На вершине среди леса объявилась большая поляна. На ней землянки, шалаши, костры горят, люди ходят, детишки плачут.
— Ну хорошо, — сказал Дед. — Вот и добрались до орлиного гнезда. Семейно живут. Тут тебе и орлы и орлята.
Увидали нас, подошли, спрашивают, кто такие, зачем пожаловали.
— Кто тут у вас за начальника?
— Да мы сами себе начальники. А старше всех у нас дедушка Пимен.
— Идем к нему.
Привели нас к древнему старику. Борода по пояс, седой весь, аж до желтизны. Поздоровались мы с ним, разговорились. Стали спрашивать, по какому случаю они живут в лесу звериным обычаем и не лучше ли бы им вернуться в свои деревни. Но старик оказался себе на уме: не столько отвечал, сколько сам спрашивал.
— Ушли мы, сынок (это он Деда так обозвал), от скверны мира сего, от безбожной Советской власти… Ты, поди, тоже в бога не веришь?
— Нет, верю, только в своего.
— Какой же он, твой бог?
— Мой бог — советская правда. Эта правда народу глаза открывает, к новой, светлой жизни путь указывает.
— Красно баешь, — усмехнулся старик.
— Так как же с возвращением-то?
— А это, родимый, как мир решит. Созовем сход, вот и пускай тебя послушают да решат, как бог велит.
Старик мне не поглянулся. Вижу — лукавый. Но пришлось согласиться. Стали мы среди поляны, а вокруг нас начал собираться народ — орлы эти самые. Чумазые, худые и, видать, злые до последней степени. Тут и женки ихние с детьми. Множество пришло, глядят на нас дико, меж собой переговариваются. Слышим, говорят про нас: «Из города… должно, коммунисты… Пришли сговаривать в свою веру…»
Дед спокойно начал объяснять положение:
— Вот, мужички, видите, какая погода стоит. Самая пора за сев приниматься, а вы в лесу живете. Пашни ваши травой зарастают, а вы по тайге бродите. Неужели не стосковались руки ваши по природной вашей крестьянской работе?..
Тут и началась настоящая история. Поднялся такой гвалт, что у меня поджилки затряслись. Одни кричат: «Правильно говорит! Домой пора! Хватит, нахлебались дыму!» Другие вопят: «Не пойдем к сатанам! Обманывает коммунист! Вернемся — три шкуры с нас сдерут!»
Особенно старался один большеротый, костлявый. Петушиным голосом орал:
— Хватайте их, доглядчиков! Камень на шею — и в Бухтарму!
— Бей их! — раздались голоса.
Тут я здорово струсил. Вижу одни разинутые рты и кулаки. Может, Дед тоже испугался, но только поднял руку и спокойно, но громко сказал:
— Убить нас дело нехитрое. Мы к вам пришли безоружные. Согласны вы жить как люди, возвращайтесь в свои деревни и села, а не хотите — ваша воля…
Опять поднялся невообразимый шум. Одни за, другие против. Но тут вмешались бабы, им-то, беднягам, эта орлиная жизнь досталась вдвойне солоно.
— Домой! — вопили они. — Разве это жизнь? Мы такого горя еще не видывали! Пускай старики остаются, а мы домой желаем!
Долговязый куда-то смылся, ушел и древний Пимен. У меня отлегло от сердца, и Дед повеселел.