— Выбрось лестницу — начальство прибыло.
Вышел из кабины на деревянных ногах, нашел в гардеробе свою шинель, шапку, застегнул пуговицы и шагнул к открытой двери: внизу, у желтого «газика», стояла группа людей.
— Пусти, Дима, начальство ждет.
Спустился на землю и по очереди, начиная с начальника управления, пожал протягиваемые руки.
— Все в порядке? — спросил кто-то.
— Как видите, — буркнул Селезнев в ответ не очень дружелюбно и отвернулся к аэровокзалу.
Но тут подбежал врач со «скорой».
— Есть пострадавшие?
— Есть, — ответил он, не отрываясь взглядом от аэровокзала. — Мальчик в первом салоне — заберите. Да еще один, во втором салоне — без сознания. Веселый… Фамилия у него такая. Тоже заберите — отравление алкоголем.
И ушел к ярко и нарядно освещенному аэровокзалу — прямо по полю, по черной и вязкой, чуть прихваченной морозом земле.
Альберт Гурулев
ЧАНИНГА
Повесть
1
На втором увале, когда Касьян совсем уже было собрался поворачивать к зимовью, собаки наткнулись на след соболя. След был свежий, и Касьян решил, что через час-другой по обыкновению собаки посадят зверька на лесину. А там только бы усмотреть. И он никак не припозднится, успеет засветло выйти к ручью. По ручью и на ощупь доберется до зимовья.
Но соболишка попался ходкий. Лай собак слышался все время впереди, за заснеженными деревьями. Лай то останавливался на месте, и тогда Касьян напрягался, ускоряя шаг, то стремительно откатывался, становился глуше, стихал.
След не прерывался до самого вечера. И когда очертания деревьев стали тускнеть, расплываться, Касьян понял, что соболя ему не добыть сегодня, как не добраться сегодня и до зимовья, и стал подумывать о ночлеге.
Снегу в тайге было уже немало. Но под крутым сосновым выворотнем Касьян нашел чистое место, здесь и решил ночевать. Такие ночевки привычны: еловый лапник под бок, жаркий костер, горячий чай с промерзлым хлебом и ровный костер-нодья на всю ночь.
Касьяну и раньше приходилось вот так негаданно ночевать в тайге, и он знал, что спарщик Гришка Елизов не будет беспокоиться о нем. Другое дело, если не придет Касьян в зимовье завтра…
Ночью Касьян просыпался часто, почувствовав, как подбирается к лопаткам тряский холод. Тогда он легко вставал, будто и не спал вовсе, ладил костер, выпивал несколько глотков горячего чая, ложился и снова засыпал.
Собак рядом не было: они где-то там, в темноте, караулят соболя. Иногда во сне охотнику казалось, что где-то далеко-далеко слышен лай. Собаки у Касьяна хорошие: соболя на полдороге не бросят.
С первым светом Касьян был на ногах. Он хоть и спал плохо, но чувствовал себя бодро, шел по следу споро и уже на первом километре согрелся.
Припомнилось, что ночью ему снился спарщик Гришка Елизов, снился как-то не по-хорошему, и Касьян даже подумал — не случилось ли чего с Гришкой. Но сейчас, когда стало в тайге бело и солнечно, страх ночной показался пустым, никчемным. Только подумалось: конь напоен ли? Сена свалил ему вчера Касьян целую охапку — хватит сена, вот только воды дать. Но и здесь беспокойства не должно быть: Гришка о коне не забудет.
Через час хода Касьян услышал собак…
К зимовью Касьян попал около полудня. Соболя он добыл, зверек попался черненький, ничего себе, и на душе у охотника было хорошо. Сегодня можно было бы попромышлять еще, но после неуютной ночи захотелось поваляться на теплых нарах, погонять чаи, послушать в сытом тепле разговоры веселого Гришки Елизова.
Спарщик Касьяну нравился. Лицом черен, телом худ, а глаза веселые. И язык веселый. Вообще-то Касьян пустой болтовни не любит, но Гришку слушает с удовольствием. Гришка грамоту имеет знатную — в войну с грехом пополам четыре зимы в школу отбегал. Вся и учеба. А рассказчик — дай бог каждому.
Около зимовья Касьяна встретили Гришкины собаки. «И Гришка дома», — обрадовался Касьян. Заглянул в загородку, к коню. Сивый, увидев хозяина, заржал, потянулся мордой. Сена у Сивого поубавилось мало, плохо что-то ест коняга. Сивый ухватил хозяина за рукав и всхрапнул. Не поили сегодня, оказывается, Сивого, вот оно что. Внезапно Касьян снова почувствовал беспокойство, как давеча ночью, и, уже уверенный, что пришла какая-то беда, открыл дверь зимовья.