Выбрать главу

— Любишь ты, между прочим, спешить с выводами, — упрекнул жену Валерий и посмотрел на Варю благодарным взглядом.

— Винюсь, товарищ Кондратьев. — Надя шутливо хлопнула мягкой ладошкой по руке мужа и вновь обратилась к сестре: — Ну, Варь, а тех-то видишь? Что хоть они говорят-то? Я тут три ночи не спала, все за них переживала… Подумать только: на старости лет в любовь вздумали играть…

— Почему играть, Надюша? Зачем так легкомысленно судить о сложных вещах? — Валерий насупился, подчеркнуто громко начал дуть на блюдце с горячим чаем. И Варе тоже был неприятен тон сестры.

«Тех» — это маму с папой. Всего лишь. У Вари с ними связано все лучшее в жизни. Она опустила стриженую голову, помолчала, заговорила, преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, сжимавшее горло:

— Маму видела позавчера… Шла с полей проулком, а я навстречу. Заплакала, сказала: «Не осуждайте меня с Надюшей». Я тоже заплакала, спрашиваю: «Ты хоть довольна?» Она не ответила, сказала про другое: «Потом поймете!» Я хотела спросить: «Когда потом?» Не успела. И она побежала, раз оглянулась. Вся, вся в слезах… — Варя сама чуть не расплакалась, замолчала, сглотнула слюну.

— Ну а того видела? — по-прежнему жестоковато спросила Надя, подчеркнув слово «того».

— Папку-то? Ну конечно. В одной ведь деревне живем-то, Надюш! Корма подвозят на ферму. Ну а он тут днюет всегда со скотом…

— Что ж он, веселый, довольный?

— Не знаю, Надюш. Сказал свое, как любил говорить мне маленькой: «Варварушка-лапушка, приходи ко мне».

— Хм, «Варварушка-лапушка»… Невообразимо, — закрутила головой с модной прической Надя. — Что угодно говорите — невообразимо!

Варя угрюмо отмолчалась. Возможно, и невообразимо все, что произошло между родителями, но говорить об этом для нее — свыше сил. Валерий также отмолчался. И ему этот разговор пока был недоступен. Надя вопросительно взглянула на Варю, перевела свой пристальный взгляд из-под очков на мужа и притихла. Пользуясь наступившей паузой, Валерий сказал:

— Хотел бы я тебя, Тростинка, познакомить с городом. Раз в неделю объезжаю я наиболее важные объекты, смотрю, знакомлюсь с людьми. Помогаю решать вопросы. А их немало натекает. Знай только поворачивайся. Как ты, хочешь поехать со мной? Потом, когда начнутся экзамены, труднее будет. А?

— Обязательно съезди, Варюша! Не представляешь, как интересно. Валерка как-то раз целый день меня возил. Под конец я взмолилась.

— А что же, я согласна! Хоть завтра.

— Вот и хорошо. У меня по плану как раз завтра такая поездка, — закивал Валерий. — Выезд ровно в десять утра.

3

Варе не спалось. Лежала, смотрела в окно с прозрачной шторкой, сквозь которую падал на полированный книжный шкаф отблеск фар пробегающих по улице автомашин. Странно было ей видеть эти отблески глубокой ночью. «Не спят!.. Город… Чтоб напоить, накормить такую прорву людей, сколько надо за ночь-то выпечь хлеба, подвезти молока, мяса… И сахар нужен и крупы… Много-много всего надо…»

Думалось и о деревне… Вспомнилась размолвка с Мишкой Огурцовым.

Сидели в кино, шел какой-то длинный и нудный фильм. На просторе дожди, размытые дороги, засевшие в грязи грузовики, а в избе художник, с усиками обладателя страстного сердца, без удержу в постели, на деревенской кровати, ласкает и так и этак молодую деву, которую он умыкнул у престарелого мужа. У девы глаза закрыты челкой, поблескивали лишь зубы, она ползала на четвереньках по кровати. Не то она человек, не то она животное, думала Варя. Почему-то Варю поташнивало от этой любви, которая по всему угадывалась такой же нестойкой и переменчивой, как дождь: сейчас идет, а глядь, перестал.

Вдруг Мишкина горячая рука легла на Варину шею. И вот задвигалась, поползла под лифчик. Варя ошалела от Мишкиной наглости. А он, поощряемый ее молчанием, схватил ее грудь, зажал в широкой шершавой ладони и сладко зачмокал губами, слегка прижимаясь к Вариному плечу.

— Ты чё? Ты чё-нибудь там оставил? Шаришься, как в своем кармане, — загораясь негодованием, громко сказала Варя и, выхватив Мишкину руку, поднялась.

— Варя, Варюша, я понарошке потрогал. Ей-ей, больше не буду, — залепетал Мишка и заспешил за Варей, наступая на ноги зрителей и не отвечая на их ругань и тычки в спину.

Когда Мишка выскочил наконец из кинотеатра, Варя скрылась на извилистых дорожках парка, окружавшего Дом культуры со всех сторон… Пойти домой к Варе сейчас же Мишка не рискнул. Знал он Варину неуступчивость. А виноватым он себя не считал. Нет, не считал. Давно уже Варя позволяла брать ее тонкую руку и держать ее, гладить и пожимать весь сеанс. Мишка знал, что его рука наверняка менее приятна, чем Варина. Он работал в кормоцехе, часто голыми руками подсыпал в запарочный котел и овес, и кукурузу, и рубленое сено, и уж тут, как ни оберегайся, все равно в ладонь навтыкаются упругие, игольчатые травинки, овсяные и кукурузные оставья. Мишка перед каждой встречей с Варей булавкой выколупывал из ладони мельчайшие занозки, выпросив у матери кусочек сливочного масла, упрямо втирал его в жесткие ладони. Но напрасно Мишка страдал за свои руки. Варе они нравились, даже очень нравились. Сухие, горячие, сильные, они были ласковыми, доверчивыми и какими-то надежными, вселявшими в Варино сердечко спокойствие.