— Откуда ты, и как сюда попал?
— С восток идти, — ему с трудом давались непривычные слова. — Кровь между мой род и другой род. Мы уйти из своих земель, иначе смерть. Прийти в страну Кулх, там захватить корабли купец. Тот, кто водить корабль, пощадить. Мы клятвы дать, что отпустить, если в другие земли увезти нас. Мы долго идти, земля себе искать. Нет добрая земля. Везде война и кровь. Мы не бояться война, но мой род слаб есть. Это все, что остаться от него.
— А за Клеодаем зачем пошел? — поинтересовался я.
— Он обещать земля и добыча, — ответил мужик. — Он царь Микены, мы служить ему. Нам идти некуда. Наши корабли в Фессалия высокая вода выбросить на острый камень. Боги моря гневаться в тот день. В тот край все, у кого земля нет, на зов Клеодай идти. Младшие сыновья идти. И те, у кого земля не родить больше, тоже идти. Мы с ним идти, голод иначе. Выбор все равно нет, нам не рады нигде. Или смерть, или война.
— Со мной пойдешь? — спросил я.
— Что дать нам? — прищурился старейшина.
— Мой хлеб, серебро воинам и равная доля в добыче, — ответил я. — Женщины и дети получат крышу над головой. Вы за свои дома заплатите потом, из добычи.
— Согласен, — решительно кивнул старейшина. — Я служить. И мой род служить.
— Я Эней, — протянул я руку. — Царь Сифноса и других островов.
— Я Сосруко, — старейшина сжал мою ладонь, словно стальными клещами, а другой рукой повел по сторонам. — Это мой дети, братья и племянники. Они биться за тебя.
Сосруко! Ну надо же, — удивился я. — Вдруг тот самый, хотя навряд ли. Это даже не имя, это отчество. Сын Соса оно означает. Да и нартский эпос намного более поздний. Значит, и правда, этот род бежал с Северного Кавказа. Кулх — это Колхида, довольно большое царство на востоке Черного моря. Оттуда они ушли с боем, захватив купеческие корабли. В тех краях есть олово, и, судя по роскошному оружию, эти парни знают, где его можно купить по смешной по нашим меркам цене. Они пригодятся мне. Как ни крути, а у меня большие планы на Оловянный путь. Я должен его освоить.
Я так разорюсь к чертовой матери! Корова стоит десять овец, а овца — сикль серебра. И это еще по-божески! Она может в неудачный год и все два стоить. Клеодай взял тысячи голов скота, и мы отбили его вместе с лагерем. Как можно догадаться, законным хозяевам его никто возвращать не собирался, а потому все, что отняли у дорийцев, поделили по-братски. То есть по количеству оставшихся в живых воинов. Басилеи погудели недовольно, но спорить не осмелились. У меня, по сравнению с ними, потери были просто смехотворны.
А вот мне теперь что прикажете делать? Я не могу угнать эту скотину к себе, но и отдать ее на еду я тоже не могу! Тут ведь совсем другое отношение к ней. Никто не зарежет корову или овцу, если их можно забрать в стадо. Как ни кощунственно это звучит, но корову или быка даже во время голода крестьянская семья не зарежет для еды. Даже если дети будут умирать прямо на глазах. Потому что дети родятся еще, а новой коровы взять просто негде.
Придется выплатить цену скотины серебром. Пятая часть — моя, десятая — приношение богам (то есть на строительство Храма), а остальное делится между воинами. Гоплиты получают две доли, десятники — три, сотники — пять, а таксиархи — десять. Мы пересчитали всю добычу, оценили ее в золоте и серебре, а потом я встал на огромный камень и толкнул прочувствованную речь. Что, мол, часть отдам сейчас, а остальное — когда вернемся из похода. Я ведь не ожидал, что они сотворят подвиги, достойные полубогов. У меня же и серебра с собой столько нет.
Воины загомонили и разошлись довольные. Они верили мне. Я и впрямь выдам часть монетой, а остальное зачту в счет долга за доспех. Но в любом случае у меня нет с собой столько наличности. Я же на войну пришел, а не торговать.
— Мой скот перегонишь на новые земли моего личного теменоса, — сказал я Эгисфу, который уже купался в лучах славы. — Следующей весной я жду груз зерна, сыра и кож. Не забудь! Басилеев под корень, их баб во дворец навечно.
— Хорошо, — ответил Эгисф, во взгляде и движениях которого появилась некоторая вальяжность, которой еще совсем недавно не наблюдалось. Крылья выросли у мужика, который столько лет был в изгнании.
— Я ухожу, — сказал я ему. — Вы дочистите Пелопоннес без меня. И вот еще что! Если ты вдруг забудешь про свою клятву, я приду и лично разберусь с тобой. Даже стены Микен тебе не помогут, а смерть на кресте покажется немыслимым счастьем. Ты хорошо понял меня, Эгисф?