— Весной сюда приедет мой писец, Холайе, — повернулся я к своему новоявленному чиновнику. — Он пересчитает людей, которые здесь живут, их скот, количество олив и пахотной земли, и все рыбацкие лодки. Я установлю справедливую дань, и вы будете ее платить после каждого урожая.
— А? Чего? — старик застыл с дурацким выражением лица.
Он так и не понял, кого я пришлю и, главное, зачем. Ведь на этом острове ни один человек не умеет ни читать, ни писать, а дюжина дюжин для них — это абстрактное понятие, означающее бесконечное множество.
— Дикое время! Дикие люди! — сплюнул я и пошел к кораблям. — Ну вот, скажите на милость, какая тут может быть цивилизация? Как спасти этот проклятый мир? Вот ведь угораздило меня именно в это время провалиться. И почему не на пятьсот лет позже? Тьфу!
— Куда сейчас, государь? — спросил Абарис. — Может, наведаемся на Лесбос? Остров огромный, и там правит несколько басилеев. Я думаю, нам нужна еда.
— Лесбос? — задумался я. — А давай. Время пока терпит.
Сколько там ахейцы с троянцами воевали? Десять лет? Вранье, конечно, но я должен успеть. И хотелось бы вернуться домой до того, как море закроют зимние шторма.
Глава 15
Две недели спустя. Окрестности Трои.
— Корабли горят! Корабли! Еле отбили троянцев!
Патрокл ворвался в шатер, где Ахиллес бездумно валялся уже не первую неделю, понапрасну изводя зерно и мясо. Он наотрез отказывался биться, а ведь положение данайского войска ухудшалось с каждым днем. Подвоз еды с Лемноса прекратился, отряды, шедшие за продовольствием, били нещадно какие-то мальчишки-лучники, скачущие верхом на лошадях, и совсем скоро в лагере наступит голод. Войска под командованием Гектора и Деифоба регулярно выходили из города, отбрасывали ахейцев от ворот и преспокойно возвращались под защиту укреплений. А вот сегодня они уже дошли до кораблей, сумев поджечь десяток из них, а потом обложили частокол лагеря, едва не взяв его штурмом.
— Ну, чего ты молчишь? — заорал на своего друга Патрокл. — Так и будешь лежать?
— Так и буду, — Ахиллес повернулся на другой бок. — Я за эту сволочь воевать не собираюсь. И тебе не советую, друг мой. Наши ведь корабли не горят. Еда есть, добыча есть, рабынь наловили. Не о чем беспокоиться! Если совсем плохо станет, корабли в воду столкнем и пойдем домой. А по дороге еще добычи возьмем. Ты-то чего суетишься?
— Воины без тебя идти в бой отказываются, — замялся Патрокл, которому повоевать хотелось отчаянно. — Говорят, не будет удачи, если вождя нет.
— Правильно говорят, — зевнул Ахиллес и крикнул. — Форбанта!
В шатер зашла рабыня, взятая на Лесбосе, и встала молча, сложив руки и опустив глаза вниз. Легкий хитон не мог скрыть пышных форм и гибкого стана, но до отнятой у него Гипподамии, дочери Бриса из города Лирнесс, этой девушке было как до неба. Ахиллес разорил родной город своей ненаглядной, убил ее отца и мужа, но собирался привезти Брисеиду домой, во Фтию, и сделать своей женой. Он не видел в этой ситуации ни малейшего противоречия.
— Раздевайся и ложись, — показал Ахиллес на расстеленные на земле шкуры, и рабыня равнодушно стянула через голову хитон, переступила через него и опустилась на ложе. Ее смазливое личико напоминало сейчас бесстрастную маску. Она не станет плакать и сопротивляться, ведь ей несказанно повезло. Она ублажает господина, а не десяток воинов подряд, как ее товарки в лагере.
— А ты, Патрокл, — продолжил Ахиллес, — иди, Ифиду свою приласкай. Я тебе такую бабу подарил, а ты все о битвах думаешь.
Патрокл вышел из шатра, оглянулся по сторонам и, увидев нужного человека, виновато развел руками. Одиссей, стоявший неподалеку, молча кивнул и пошел в сторону стоянки микенцев, где его уже ждали. Ахейский лагерь шумел и волновался, напоминая ворчащего дикого зверя. Голодные воины злобились, и огромное множество костров, около которых ночевали копьеносцы и лучники, ночью казалось царям тысячеглазым зверем, который вот-вот набросится на них, если не утолить его алчность. Они ведь пришли грабить, а не умирать. Воины со слезой вспоминали первые дни осады, когда сюда со всех сторон текла добыча и толпы красивых рабынь. Вот уже недели две, как с Лемноса нет ни одного корабля. Хоть свой посылай.
Одиссей шел по загаженному песку, перемешанному тысячами босых ног, ловко огибая костры, вокруг которых вповалку лежали воины. Плохо дело, — острый глаз пирата, отличавшего парус от морской волны за сотни стадий, тут же уцепился за перемены. Один костер — это восемь-девять воинов. Так и было поначалу. А вот теперь у каждого костра сидит не больше семи человек, из которых двое непременно ранены. Кое-кто кашляет надсадно, простудившись на холодном ветру. А вот это кострище не зажигали давно. И вот это тоже. Некому его стало зажигать. Те, кто сидел около них, или в земле уже лежат, или вознеслись к богам в пламени погребального костра, как это принято у племен севера.