— Царь Агамемнон! Послание для тебя!
Мальчишка картинно, выбив колесом облако пыли, остановил коней, которые всхрапывали и недоверчиво косились на врага. Они фыркали презрительно и косили по сторонам налитыми злобой глазами. Знаменитый на всю Вилусу воспитатель коней Анхис, нынешний царь Дардана, выучил их на славу. Кони эти злее волка.
— Говори!
Агамемнон не стал баловать гонца и вышел едва ли через четверть часа. И все это время парень стоял недвижим, словно бронзовая статуя. Ахейцы, шумя и размахивая руками, обступили его, беззастенчиво щупая пурпур, обтягивающий невесомую раму колесницы. А один из тех, что решил потрогать конскую морду, завыл вдруг и зажал правую руку, на которой внезапно стало двумя пальцами меньше. Над ним хохотали обидно и хлопали ободряюще по плечам, но от коней теперь держались подальше. Пальцев было жалко.
— Эней, сын Анхиса, внук Каписа, который был сыном Ассарака, а тот — сыном Троса, в честь которого назван этот город. Царь и потомок многих царей! Владыка великого и славного Угарита, Сифноса, Пароса, Наксоса, Лемноса и иных островов! Он шлет тебе свое послание!
— Лемноса? Наксоса? Иных островов? — Агамемнон растерянно оглянулся по сторонам, словно ища поддержки. Но цари были удивлены не меньше, чем он сам. — А мальчишка зря времени не терял.
— Мой царь вызывает на бой тебя, Агамемнон! — крикнул Элим. — Если победишь ты, мой государь позволит вашим кораблям плыть за зерном. Но если победит он, то ахейское войско уйдет отсюда до следующего полудня.
— И когда же состоится этот бой? — усмехнулся ванакс.
— Когда боги дадут моему царю благоприятные знамения, — важно ответил вестник. — Но не позже того дня, как месяц вновь станет острым.
— Идет! — не раздумывая ответил Агамемнон. — Мы ждем твоего царька, мальчик. Я разорву его за ноги как козленка.
— Если ты думаешь схитрить, царь, — важно ответил Элим, — то пожалеешь об этом! Царь Эней знает все, что происходит в вашем лагере! Каждое слово и каждый вздох!
Последняя фраза была из разряда того, что называется голым понтом, но я подумал, что кашу маслом не испортишь. Просто в тот момент я даже догадаться не мог, к чему все это приведет.
Немыслимо роскошная колесница скрылась за воротами лагеря, а Одиссей вдруг прервал молчание и заявил.
— А ведь нас предали, благородные! Иначе с чего бы Энею знать каждое слово из нашего лагеря. Среди нас есть тот, кто продался троянцам.
— Ты спятил, Одиссей? — удивленно посмотрел на него ванакс. — Я всегда ценил твой ум, но такие слова нельзя бросать просто так. Если ты обвиняешь кого-то, то укажи на предателя.
— Я обвиняю тебя, Паламед! — ткнул пальцем Одиссей, и тишина взорвалась возмущенными криками.
— У тебя есть что-то, кроме твоих слов? — спросил Агамемнон, останавливая царя Эвбеи, который рвался к Одиссею с кинжалом в руке.
— Мой раб видел, как он уходит по ночам за стену лагеря, — невозмутимо произнес Одиссей. — И он слышал звон в его шатре.
— Так обыщите мой шатер! — зарычал Паламед. — Вы ничего там не найдете, а я перережу горло этому шакалу. Лжец проклятый!
Микенец Талфибий, повинуясь знаку Агамемнона, бросился в сторону шатра, откуда вернулся весьма нескоро, держа на ладони перепачканный в земле кошель. Воин, на лице которого была написана гадливость, подал его ванаксу и тот, дернув завязки, высыпал на ладонь горсть новеньких, сияющих серебряными боками сифносских драхм.
— В его вещах не нашли ничего, — пояснил воин. — Он этот кошель закопал. Водой землю пролили, царь. Только так и увидели, где он его зарыл.
— Мне это подбросили! — крикнул бледный как мел Паламед. — Это Одиссей все! Он меня погубил! Вражда у нас!
— Камнями его побить! — заорал Одиссей. — Из-за него наши корабли топят! Из на него все отряды, которые за едой уходят, из засад бьют! Он это!