Вот почему мы, схолиасты, почти всегда перевоплощались в безымянных пешек: что толку выглядеть античным героем, если твоё поведение остаётся прежним? Приняв облик Одиссея, Ахиллеса, Агамемнона или, скажем, Гектора, мы бы с каждой минутой неизбежно отклоняли ход событий от канвы сюжета «Илиады», столь близкого к здешней реальности.
Даже не представляю, куда девается человек, в которого я временно переселяюсь. Скорее всего «бездомная» волна вероятности колышется где-то поблизости, на квантовом уровне, не вмешиваясь в то, что мы привыкли величать «действительностью», пока оболочка снова не освободится; впрочем, она может обретаться прямо в занятом теле или храниться в какой-нибудь бутыли в погребах Олимпа. Кто его знает. Мне наплевать. Однажды, незадолго до того, как Хаякава разозлил Музу и навеки сгинул, я спросил его, позволяет ли вибрас превращаться в богов. Коллега рассмеялся. «Бессмертные наверняка охраняют свои волны вероятности, Хокенберри. Я бы даже не стал с ними связываться».
Включив браслет, я стремительно пролистал перечень сотен личностей, хранящихся в его памяти, покуда не нашёл нужную. Парис. Если бы Муза только заподозрила, что схолиаст дерзнул записать данные царского сына для видоизменения, наглец не протянул бы и двух секунд. Но хозяйка ни о чём не догадывалась.
Я занёс большой палец над иконкой активирования. Кстати, где этот герой сейчас? События нынешнего вечера — разборка Гектора с Парисом и Еленой, прощание с женой и маленьким сыном у городской стены — завершают песнь шестую, так?..
Думалось с трудом. Сердце разрывалось от одиночества. В голове всё плыло, словно после бурной ночи, проведённой в кабаке.
Точно, это песнь шестая, самый конец. Гектор покидает Андромаху, и брат нагоняет его у Скейских врат. Или чуть раньше. Что там, в моём любимом переводе? «Не задержался Парис боговидный в высоких палатах». Нацепил тяжёлые доспехи, как обещал, и бросился вдогонку, пылая желанием сражаться. Помню, я готовил для научной конференции доклад, в котором анализировал метафору Гомера, называющую нового супруга Елены гордым жеребцом, что сорвался с крепкой привязи и мчится по вольному полю, за плечами треплется роскошная грива, душа рвётся в бой, ля-ля-ля.
Но теперь-то он где? Солнце давно зашло. Что же я пропустил, пока разгуливал по улицам Илиона и пялился на окна Елены… на титьки Елены?
Всегда думал, что следующая, седьмая песнь — кое-как слепленный, полный неразберихи отрывок. Она заканчивает описание долгого дня, начатого ещё в песни второй. Довольно супружеских ласк и отцовских объятий: Парис поражает ахейца по имени Менесфий, Гектор пронзает горло вождя Эионея, борьба разгорается, великий сын Приама вызывает Большого Аякса на поединок и…
Что там дальше? А всё. Теламонид обязательно одержал бы победу (он всегда сражался лучше), однако боги вновь заспорили об исходе битвы, поэтому что греки, что троянцы долго-долго болтали меж собой, поливая друг друга отборной бранью, а в итоге прославленные противники обменялись ценными подарками и войска согласились на ничью. То бишь заключили перемирие, чтобы собрать и сжечь своих убитых…
Так где же Парис, чума его возьми? Остался с Гектором, покомандовать во время передышки и произнести проникновенную речь над телами погребённых товарищей? Или, что больше похоже на правду, направился прямиком в спальню Елены?
— Какая, на фиг, разница? — сказал я вслух и нажал иконку активации.
И тотчас превратился в Париса, только невидимого.
Шлем Аида, левитационную упряжь и прочее снаряжение схолиаста, за исключением незаметного вибраса и маленького квит-медальона на шее, пришлось схоронить на балконе за медным треногом. Теперь героический облик не вызывал ни тени сомнения. Оружие и доспехи я бросил там же; мнимый Парис остался в одном лишь мягком на ощупь хитоне. Если бы в этот миг Муза ринулась на меня с небес, я бы уже не сумел защититься. Разве что квитировался бы подальше.
Я снова прошёл в ванную комнату. Елена изумлённо подняла глаза, когда моя рука отвела в сторону прозрачную занавеску.
— Мой господин?
В её глазах сверкнул вызов, но красавица тут же потупила взор, как бы покорно извинясь за грубые слова, сказанные днём.
— Оставьте нас! — прошипела она рабыням, и те удалились, шлёпая по полу мокрыми ногами.
Елена Троянская медленно поднялась мне навстречу из огромной купальни. её волосы были сухими, не считая влажных прядей над плечами и грудью.