– Марина, ты в своем уме? Что ты ему скажешь? – Она вытащила из небольшой косметички консилер, блеск для губ и начала наносить макияж снова. – Всякое скажу. Скажу, что уже утро. Может, скажу, что скучала, что разговариваю сама с собой, что уже месяц меня Левицкий насилует. Или попрошу купить к чаю… Хотя про Левицкого не скажу.
Раздался стук. Марина подтянула колени к груди и замерла. Телефон завибрировал, уведомляя о сообщении от Марка. Она наспех надела пижамные штаны и черную майку, а потом настороженно спросила:
– Кто там?
– Кто-кто… Игорь Николаев!
– Марк?
– Ага, Цукерберг.
– Таких не знаю.
– Цветкова, я всю ночь провел в плацкартном вагоне. Я голодный, злой и воняю. Прояви милосердие!
Приложив руку к груди, она глубоко вздохнула несколько раз, поправила тонкую бретель и провернула ключ в замке.
Белые носки с потертостями висели на холодной батарее рядом с расшнурованными красными кедами. Марк сидел на кровати, закутавшись в серую толстовку, поджав холодные ноги под себя и размешивая сахар в чашке чая. Он старался не глазеть на Марину, но это явно удавалось ему с трудом. Она выглядела иначе. Сильно иначе. Она металась по комнате и тараторила, точно заведенный зайчик. Покатые плечи теперь ссутулились, а щеки стали впалыми. Пижамные штаны, которые обычно плотно прилегали к бедрам, висели точно на манекене из детского мира. И волосы… Она состригла волосы, теперь вместо вечно вьющихся и непослушных прядей у нее была ровная белая щетина. Марина напоминала тень себя прежней, очень напуганную тень. Когда она уже в третий раз принялась прибираться на настенной полке, Марк осторожно, очень медленно подошел и сел рядом со стопкой книг. Протер старый словарь русского языка от несуществующей пыли и тихо начал:
– Ты в порядке?
– Да, конечно. Как бабушка?
– Ты уже спрашивала, а я уже отвечал, что мы не пересеклись.
– Точно. Она уехала к тете, пока ты поливался и пололся.
– Марина, ты в порядке? – повторил он уже серьезнее, вглядываясь в ее лицо.
– Да, конечно. Как бабушка?
– Мы что, в фильме Тарантино? Это день сурка? Я сплю и мне снится кошмар?
– Да, конечно…
Он поднял на нее уставший взгляд. Марина выхватила словарик из его рук и с минуту молча смотрела на оглавление. Марк силился понять, что происходит, но собственное тело мешало ему – спину стянуло напряжением, челюсти были плотно сжаты.
– Я просил не жалеть меня.
– Я не жалею тебя. – Она поставила словарь на полку рядом с темно-синей книгой. – Надо бы пересмотреть, да? Давай «Сумерки» посмотрим вечером?
– Марин, я на дурака похож?
– Если честно, то немного.
– Да что с тобой не так? Я понять не могу, – голос его стал громче и грубее.
– Все хорошо.
– Поэтому ты уже третий раз переставляешь книги на полке и протираешь их от пыли? Так выглядит «хорошо»?
– Я просто люблю убираться.
– Ты? – Он засмеялся. – Извини, конечно, но ты даже в расписание свое забываешь включать уборку.
– Марк, я просто…
– Что? Заболела или устала?
– Подай Набокова, пожалуйста.
Марк обреченно уставился на неровную пеструю стопку, достал голубой сборник рассказов, затем поднялся и очень спокойно сказал:
– Так, знаешь что? Я, может, и не лучший парень в универе, в Москве или где-то там еще, я это понимаю. Но я ехал всю ночь в этом идиотском вагоне без кондиционера и биотуалета, просто чтобы увидеть тебя. – Он глубоко вздохнул, вложил ей в руку книжку, вернулся к креслу и продолжил, уже не сдерживаясь: – Из очевидного, Маринад: ты мне нравишься. Думаю, это было понятно давно. Но если вдруг тебе не понятно, то повторюсь: ты мне нравишься. Вот. Из очевидного также и то, что я тебе – нет. Но ты даже не можешь мне сказать, что я иду мимо! Ты, блин, протираешь книги в третий раз, лишь бы на меня не смотреть!
Он снял с батареи мокрые носки, запихал их в карман толстовки и принялся зашнуровывать кеды. Стопы липли к влажным стелькам, отчего те сбивались. Он схватил кеды и подошел к двери.
– И не собираюсь я с тобой «Сумерки» смотреть, понятно? Вообще, держись от меня подальше. Ты могла бы сразу сказать, чтобы я не придумывал там себе ничего.
– Сказать что?
Он кинул обувь на пол маленькой прихожей, пытаясь еще раз втиснуть ногу.
– Что я тебе – нет!
– Но ты мне – да.
– Опять ты со своей жалостью.
Марина пыталась унять дрожь в подбородке. Она вытянулась как струнка и сжала ладони в кулаки, не позволяя себе шелохнуться.