— Да… Действительно!
Преподаватель указал на стул:
— Присаживайтесь… А скажите мне, как сейчас в войсках?.
Сколько платят?.
— Ну так… хватает… На хлеб с маслом… — осторожно поскромничал старший прапорщик.
— На хлеб с маслом… А военнослужащему иногда мяса хочется!
Хочется?
Шматко спорить не стал:
— Так точно, хочется!
— Я вижу, человек вы неглупый, — догадался философ. — Вот скажите мне, может ли армия защитить государство, если государство не может защитить армию?
Прапорщик не знал, есть ли такой вопрос в билетах, поэтому начал издалека:
— Ну… это вопрос… пожалуй… философский…
Преподаватель оживился:
— Совершенно верно, это вопрос чисто философский! Для чего государству армия? Философы об этом не задумывались! Потому что гражданским философам нет до армии никакого дела, а понятие «военный философ» — абсолютный нонсенс… А я, знаете ли, задумался.
Задумался, и вот что получилось! — он выложил на стол брошюру «Для чего государству армия?» — Сигнальный экземпляр… Берите!
Возможно, товарищ старший прапорщик ни хрена не понимал в философии. Он даже готов был согласиться, что военный философ — нонсенс. Если бы его не заставили объяснять смысл этой фразы… Но в людях он разбирался безошибочно. Поэтому мгновенно открыл книгу на первой страницу и восторженно прошептал:
— А можно автограф?.
— Можно и автограф… — внутренне расплываясь от счастья, небрежно кивнул автор.
Шматко полюбовался размашистой росписью и пообещал:
— Я её бойцам своим покажу… И чтобы выучили! Как устав!
— Определённо вы неглупый человек… — оценил его преподаватель. Он раскрыл зачётку, увидел оценки и улыбнулся. — Ну вот… Я как всегда прав!
Кузьма Соколов нервничал возле аудитории целый час. Внезапно изнутри послышался смех. Он не выдержал и приложил к двери ухо.
Потом — глаз к замочной скважине.
Преподаватель и старший прапорщик сидели за столом. Препод наливал в стаканы коньяк. Шматко резал лимон. Обстановка стремилась к полной непринуждённости. В том смысле, что оба ржали, рассказывая анекдоты про прапорщиков…
В двери появилась изумлённая физиономия Соколова. Старший прапорщик заметил Кузьму первым.
— А-а, Соколов! Заходи! Я тут Петровичу философию сдал… На «отлично». Вот, учись! — Он гордо продемонстрировал зачётку.
Преподаватель весело рассмеялся:
— Твой солдат?
— Угу, — подтвердил Шматко.
Тот порылся в карманах, достал деньги и попросил:
— Слышь, Соколов… сгоняй за минералкой!.
В курилке сидели сержанты. Прохоров мрачно перекатывал окурок носком сапога. Фома неторопливо переворачивал сигареты в пачке фильтром вниз.
Из кустов вынырнул рядовой Евсеев. Он присел на скамейку, закуривая за компанию, и спросил:
— Ну, как там Кабанов, слышали?
— Медведь в медпункте был. Говорит, нормально всё! Очухался, лежит, бамбук курит…
— Так чё, прикидывался, что ли? — удивился Евсеев.
— Да не, реально вроде… Что-то с сосудами. Обделался от страха…
— А Колобок что? Бучу не поднял?
Сержант Прохоров лениво сплюнул:
— Да ему не до этого… Разводится.
Евсеев махнул рукой:
— Ладно, мужики!. Хрен с ними со всеми! Нужен ключ от канцелярии!.
— Ага. А почему не от штаба? — протянул Прохоров.
— Потому что в штабе, дурында, видака нету! Видал?! — Евсеев вынул из-за пазухи видеокассету с обнажённой красоткой на упаковке.
Фома встрепенулся:
— Ух ты! Порево! Откуда?
— Кривошеин из пятой роты подогрел… Теперь нужен ключ от канцелярии. Сегодня вечером планируется крутое пати!.
Просмотр высокохудожественного произведения «Жеребцы из Нью-Йорка» состоялся при закрытых дверях. В узком кругу. На видеомагнитофоне майора Колобкова. Но без звука. По поводу чего рядовой Евсеев искренне расстроился.
— Вот что он ей сейчас говорит? — сокрушённо бормотал он.
Фома хихикнул:
— А тебе не пофиг?
— Можно подумать, если бы звук был, мы бы тут его на всю казарму слушали! — поддержал его Прохоров.
— Ты смотри, блин… Акробаты, ё-моё! — восхитился искусством исполнителей младший сержант Фомин.
Евсеев пренебрежительно хмыкнул:
— Чё акробаты… Я однажды тоже так с двумя…
— Ну-ну! Опять начинается! — скептически шепнул Прохоров. — Фома, снимай лапшу — завтра «духов» кормить будем!
— Да я серьёзно! Вот точно так же! — обиделся Евсеев.
Фома недоверчиво подколол:
— С негритянками?.