— Товарищ старший прапорщик… На «Эммануэль» не только он стоять будет! — брякнул рядовой Евсеев.
Рота дружно захохотала. Старшина рыкнул:
— Отставить! Отставить смех, я сказал! — Он дождался, пока бойцы успокоятся, и добавил: — А ты, Евсеев, ещё что-нибудь вякнешь… Сам у меня вместо Эммануэли будешь!
В зале снова раздался громовой хохот. Перекрикивая смех, Шматко скомандовал в окошко киномеханика:
— Давай! Начинай!
Свет в зале погас. Старшина присел с краю, рядом с младшим сержантом Фоминым, и шепнул:
— Прохоров, ты долго там маячить будешь?! Давай, бросай куда- нибудь свою задницу!
Фомин негромко промычал, держась за щёку:
— Товарищ старший прапорщик, а у него сейчас задница — самое больное место…
— В смысле?
— Да чирей у него там!
— А-а! — сообразил Шматко. — А у тебя что?
Фома страдальчески простонал:
— Зу-уб!
— Так ты его что, за попу укусил? — простецки хохотнул старшина, доказывая, что и сам не чужд шутки-юмора…
На экране пошли титры фильма «Два бойца». Фома недоумённо наклонился к уху старшины:
— Товарищ старший прапорщик, это что? Журнал перед фильмом?
Тот невозмутимо отмахнулся:
— Альбом!. Не мешай смотреть!
Через некоторое время народу стало ясно, что вместо зарубежной «Эммануэли» им подсунули вполне отечественный продукт. Личный состав начал недовольно перешёптываться. В зале послышался гул.
Евсеев встал и направился к выходу. Старшина вскочил:
— Так! В чём дело?! Что за шум в зале?! Евсеев, а ты куда?
— Товарищ старший прапорщик, вы же обещали классику мирового кино! — обиженно сказал Евсеев.
— А это что, не классика?.
— Так вы говорили «Эммануэль»… Эротика…
— И здесь будет эротика… Знаешь, как наши немцев драть будут! — под смех в зале объяснил Шматко. — Иди на место! Никто никуда не уходит! Прохоров! И ты садись! Тоже небось на выход намылился?!
— Да не могу я сидеть, товарищ старший прапорщик! — пробурчал тот.
— А, да! — вспомнил Шматко. — Ты ж у нас в попу раненный!.
Тем временем на экране своим чередом шли «Два бойца». На них никто не обращал особого внимания. Потому как настрой на эротику предполагал совсем другое отношение. Рядовой Гунько шепнул соседу:
— Прикинь, Сокол, как старшина нас развёл… Блин! По тридцатнику за эту лабуду!
— Тихо, Гуня, не мешай! — шикнул Кузьма.
Но тот не унялся:
— Да что ты хрень эту древнюю смотришь!
— Заткнись, говорю! — отмахнулся Кузьма.
В зале зазвучала «Тёмная ночь» в исполнении Бернеса. Гул в зале сам собой поутих. «Древняя хрень» вдруг зацепила за живое… Всё же классика есть классика…
На рабочих совещаниях полковник Бородин обычно скучал. А на совещаниях с замом по воспитанию ему откровенно хотелось спать.
Тем более что, как правило, майор оживлённо порол чушь. — …Плюс к этому на казармах надо написать «Слава Российской армии». Можно и на штабе что-нибудь написать. В общем, Павел Терентьич, в этом году для усиления патриотического воспитания нам надо ещё кубометр пенопласта, краска… краски побольше… бумага…
Бородину надоело невнятное бормотание, и он перебил майора:
— Кстати, насчёт патриотического воспитания… Вы помните, что у нас традиционный смотр художественной самодеятельности в части хоть один раз в год, но бывает?
Колобков полез в блокнот:
— Секундочку… Конечно, конечно! Вот у меня записано.
— Не помните, значит. Всё у вас по бумажке…
Колобков суетливо перелистал несколько страниц:
— Помню, помню, Павел Терентьич! Ну вот, точно! На другой странице!
— Надо чтобы в голове было! — буркнул командир части. — Как проводить будем?
— Я сейчас планчик набросаю, потом вам на подпись! Разрешите?
— Вот не можете вы без писулек своих…
Колобков обиженно пискнул:
— Это для порядка… Потом отчёт оформлю!
— Ладно, оформляйте, — устало махнул рукой Бородин. — Так вот.
Дадим неделю, чтобы успели подготовиться. Пусть соревнуются! И бойцам интересно будет… И мы посмотрим…
Возле закрытой двери каптёрки с заговорщицким видом застыли Прохоров и Евсеев. Их одухотворённые лица светились трагизмом.
— Ну что, открывай! — печально произнёс сержант.
Рядовой Евсеев заколебался:
— Может, кого из «духов» припашем?
— «Духа» он потом уроет! Это должен быть ты или я! — обозначил суровую альтернативу Прохоров.
— Не знаю! Я вообще против такого метода!
— Предложи другой!
И тут, символизируя смену концепции, у каптёрки появился Вакутагин. Евсеев поймал его за ремень: