Рядовой Медведев дожидался командира роты в канцелярии. При виде Зубова он вскочил:
— Ну что, товарищ капитан?
— Ничего хорошего, — ротный снял фуражку. — Заварил ты кашу, Медведев…
— Товарищ капитан, ну гадом буду…
— Заткнись!. — устало рыкнул ротный. — В общем, так: пока ведётся расследование, из нарядов не вылезаешь… из казармы не выходишь.
Ясно?
— Так точно, товарищ капитан!. А как же в столовую?.
Зубов секунду подумал:
— Сухпай жрать будешь!. — он перешёл на доверительный тон. — И заруби себе на носу, Медведев… Расследование пока ведётся неформально… Знают об этом три человека: я, ты и майор Колобков.
Если информация просочится, тебе уже никто не поможет… Надеюсь, это понятно?.
— Понятно, товарищ капитан… Я уверен, пистолет найдётся…
— Твои б слова да богу в уши… — вздохнул ротный.
Дальнейший поиск табельного офицерского оружия проходил методом опроса.
Зубов по очереди вызвал к себе всех и каждого.
В результате выяснилось, что пистолет был. Это — раз. Пистолета не стало. Это — два. Ну, и в-третьих, никто из посторонних в расположении не появлялся. А, следовательно, украсть проклятый пистолет не мог…
Пережив допрос с пристрастием, ротные «деды» засели в учебном классе. Они развалились на стульях с грусть-тоскою на лицах.
Рядовой Евсеев пробурчал:
— Так я и не понял, чего мы тут всю казарму перепахали?
— А ты не вникай! — посоветовал Фома. — Дело ясное, что дело тёмное!
— Да-а… Без ста грамм не разберёшься! — поддержал его Прохоров.
Речь о ста граммах зашла не в первый раз. Дембель близился неотвратно. И грядущий банкет должен был стать одним из лучших событий за два года. Младший сержант Фомин печально хмыкнул:
— А где теперь возьмешь?! Тут как в гестапо — обыск на обыске. Ни пронести, ни спрятать.
И в этот момент в класс ввалился счастливый Гунько с посылкой наперевес. Он поставил её на стол с видом триумфатора:
— Вот… как и обещал!
Грустные «дедушки» моментально оживились Евсеев подъехал, не вставая со стула, поближе к ящику. Он вывалил на стол конверт, колечко сырокопчёной колбасы, печенье, конфеты и шесть здоровых апельсинов. Фома с Прохоровым заглянули в посылку. Больше внутри ничего не было.
— И где?! — трагически провозгласил Фома.
Рядовой Гунько, не веря своим глазам, залез в посылку с головой:
— Не может быть! Может, на почте вскрыли?.
Сержант Прохоров бережно сложил продукты обратно в ящик. Он сунул его в руки Гунько:
— Ага, на почте… Держи, родной! Будешь её сегодня на время жрать! — Дверь учебного класса распахнулась, и в неё спиной вылетел коварный обманщик обиженных «дедушек».
Фома горестно вздохнул:
— Блин, понадеялись!.
— Что-то мне Гунько в последнее время перестаёт нравиться… — протянул Евсеев.
Дверь опять открылась. На пороге нарисовался неуёмный «дух».
— Вот, смотрите! — он потряс письмом.
Прохоров отобрал листок, зачитав вслух концовку:
— Постскриптум… То, что ты ищешь, — в апельсинах!!
Три пары глаз с недоверием уставились на цитрусы. Фома взял один в руки, надорвал кожуру и принюхался. На его физиономии появилась блаженная ухмылка:
— Кажись, оно!.
— Гунько, я в тебя верил! — проникновенно выдохнул Евсеев.
Сержант Прохоров кивнул на выход:
— Свободен!.
Гунько испарился, как положено «духу». Фома принялся чистить апельсин. Зрители завороженно замерли. Из-под корки брызнул сок.
— Аккуратнее… Течёт же! — вскрикнул Прохоров.
Каждый получил по пробной дольке. Заложив их в рот, «деды» немного пожевали, кривясь с непривычки. Сержант первым подвёл итог дегустации:
— Ого! Апельсины «пшеничные»!
Экзотический фрукт хорошо пошёл под копчёную колбасу. Через час на душе стало светлее. А на столе грязнее. Как обычно и бывает на скромных мужских посиделках. Товарищ младший сержант блаженно откинулся на спинку стула:
— Впервые в жизни апельсины с колбасой ем!
— Апельсины ты пьёшь! А колбасой — закусываешь! — пояснил ему Прохоров.
Евсеев посмотрел на оставшиеся алкогольные фрукты:
— Ну что… может, ещё почистим?!
— Хватит… Это на дембель! — с большим сожалением покачал головой сержант.
— На дембель — пять апельсинов? — патетически вопросил Евсеев.
Прохоров растолковал:
— Сухачёв придёт, пацаны из пятой роты…
— Так этого тем более не хватит! — вмешался Фома.
Рационализаторская мысль рядового Российской армии преодолела звуковые барьеры и понеслась к облакам. Евсеев почувствовал головокружение от собственной гениальности, поспешно вернувшись в коллектив: