Упомяну и о другом трюке, который я изобрел в надежде ослабить Джима постоянным перерасходом адреналина. У пильщиков есть малоприметные, но чуть ли не свято соблюдаемые правила распорядка, без которых нельзя работать в паре, а я время от времени нарушал то или иное из них, однако не в полную меру. Например, если при распиловке лежачего ствола пила застрянет или зажмется и нужно клином уширить щель, чтоб пилу высвободить, а клин лежит по ту сторону бревна, тебе не положено лезть через ствол за клином и употреблять его в дело. Лесорубы не изводят время на выяснение отношений: что по твою сторону, то твоя забота, вот и все правило. Но порою я лез за клином, и когда мы почти стукались с Джимом носами, оба застывали, уставясь друг на друга, что напоминало крупные планы старинного немого кино. Затем я отводил взгляд куда попало, будто и думать не думал про клин, и, сами понимаете, хоть вроде и тянулся за ним, первым никогда не брал его и не касался.
Большей частью я услаждал себя сознанием, что мои хитрости оказывают действие на Джима. Добавлю, временами я задавался вопросом, не ради ли собственной услады я тешу себя таким мнением, но и тогда продолжал совершать то, что сам считал враждебными акциями. Кстати, прочие лесорубы поддерживали меня во мнении, что я прав. Все они понимали, что я вступил в крупное сражение, и молчаливо подбадривали меня, вероятно, надеясь, что оно отвлечет Джима от них самих. Один лесоруб прошептал мне как-то утром: «Однажды этот подлец в лес отправится и взад не вернется». Как я сообразил, имелось в виду, что я уроню на него дерево и забуду вскрикнуть «Поберегись!». Честно говоря, я уже подумывал про такое.
Другим явлением, положительным и объективным, стал крупный спор с главным поваром, у которого Джим требовал пирожки к завтраку. Звучит оно как безумие, ведь достоизвестно: на лесопромысле командует главный повар. Все тут о нем говорят: «человек с золотыми яйцами». Если кого-то, кто плохо воспитан и болтает за едой, он невзлюбит, то обратится к бригадиру и лесоруб зашагает вдаль по дороге. Тем не менее Джим подговорил остальных и затем затеял свой крупный спор, и никто вдаль не зашагал, и нам ежеутренне начали подавать на завтрак пирожки — двух или трех сортов, и их не ел никто, включая Джима.
Забавно, после победы Джима в пирожковой битве с поваром мне стало полегче в лесу. Друг с другом мы по-прежнему не разговаривали, однако пилить стали в одном ритме.
Далее, однажды в воскресенье объявилась на нашей стоянке некая дама, подъехала на лошади к бригадиру и его жене. Крупная женщина на крупной лошади, с собой прихватила ведерко. Чуть не все здешние ребята знали ее или о ней — это была жена хозяина одного из образцовых ранчо в этой долине. Я с ней был едва знаком, но родители мои с этой семьей поддерживали отношения, отец наезжал сюда в долину проповедовать конгрегации местных пресвитериан. В общем, я счел разумным объявиться и поговорить с нею, может, отцу моему поспособствую, но ошибся. Она не слезала с лошади, и я успел пообщаться минуту-другую, и тут появился не кто иной, как Джим, заявил, что он мой напарник и «братан»; и стал расспрашивать, зачем ей ведерко. Бригадир взял на себя исполнение и текст ролей каждого из нас. Сначала он говорил от ее лица про то, что она приехала по чернику, затем в роли бригадира сам от себя рассказал ей, что вот мы валим лес и хорошо его знаем, а после ответствовал себе от нашего имени, уверяя ее, что Джим с радостью покажет черничные места, уж положитесь на него. В бараке дружно шли на спор — неважно, кто против кого, — что Джим уделает ее за пару часов. Один из лесорубов сказал: «Он с дамами скор, как с бревнами». Под конец дня она прискакала назад. Остановиться и не подумала. Торопилась. Издали было заметно, что она бледна и что черники у нее с собою нет. Даже пустого ведерка нет. Черт ее знает, что она потом сказала мужу…
Поначалу мне было отчасти жаль ее, столь известную тут и столь рьяно обсуждаемую, но она скакала себе гордо и как ни в чем не бывало. Появлялась каждое воскресенье. Всегда приезжала с галлонным ведерком и всегда убывала без него. И продолжала свои посещения, когда уж и черника отошла. На кустиках не осталось ни ягодки, а являлась с новым вместительным ведерком.